Беспорядочные воспоминания целинника.

В 57 году я в составе университетской группы из нескольких десятков дураков отправился покорять целину в Западный Казахстан. Родители мне собирались купить путёвку в Сочи, но я почему-то из принципа отказался. То, что я прибыл на целину в составе группы дураков, стало мне совершенно ясно в первые же несколько дней пребывания на целине. Степь засевали пшеницей, полностью игнорируя агротехнику, как таковую. На отдельных участках была вполне приличная пшеница, на других же участках стебли не превышали размеров средней величины авторучки, так что невозможно было вернуть даже посеянное зерно. Где хорошая почва, а где солончак, можно было понять, не имея не только агрономического, но и вообще никакого образования. Но принципы социалистического хозяйствования здесь работали на всю свою дурацкую катушку. Местные жители спокон века жили выкармливанием овец с последующей их продажей. Летом заготовляли корм, весной продавали откормленный скот. Они говорили:" Спасибо Никите Сергеевичу! Раньше мы покупали зерно, а теперь по зерну ходим." Шофера в конце рабочего дня привозили полный грузовик ворованного зерна домой и ссыпали его в огромные ямы-закрома. Так что местным жителям было за что благодарить Никиту.
Поселили нас в помещении местной школы, состоящей из одной комнаты. Эту комнату разделили занавеской на М и Ж. В первую же ночь, не дожидаясь рассвета, я покинул это помещение из-за невыносимой духоты и в течение последующих нескольких месяцев пребывания на целине ни разу туда не заглянул. Перед отъездом покорителям целины дали несколько практических советов, в частности, посоветовали взять с собой чехол для матраца. Я набил чехол соломой и несколько дней спал на воздухе, надев на себя всю имевшуюся у меня одежду и подложив под голову кирпич. Через несколько дней я забыл утром положить матрац на возвышение, и куры превратили его в большое количество мелких тряпичных фрагментов, связанных между собой тонкими ниточками. Пришлось мне спать на земле до самого отъезда в начале ноября, когда по утрам и по ночам было очень холодно. Вообще-то всю жизнь я люблю не просто тепло, я люблю жару. Только по этой причине мы переехали из Калифорнии, где на мой взгляд зимой было также холодно, как в Сибири, в Аризону, где в начале ноября такая же погода, как в Москве в конце июня. Но из-за своей куриной слепоты мне пришлось закаляться, и здесь я добился чрезвычайно больших успехов, к достижению которых потом больше никогда не стремился. Я не мёрз, не простуживался, по утрам купался в холодных водах реки Чаган, протекавшей в метрах 30 от здания школы, и вернулся домой до неприличия поздоровевшим.
Мужчины занимались тем, что перелопачивали деревянными лопатами зерно, грузили его в грузовики, таскали по-двое 100-килограммовые ящики с зерном от веялки и сгружали зерно в огромные бурты. Эти горы зерна даже при небольшой влажности воздуха начинали нагреваться и возгораться, поэтому приходилось их все время перелопачивать - бунтовать. Порой за день мы переносили лопатами до 10 тонн зерна. Учёта никакого не было, бригадир, быстро сообразив, что имеет дело со вшивой интеллигенцией, выписывал нам трудодни на-глаз. Как в бинокль можно видеть увеличенное и уменьшенное изображение, так и бригадирский "на-глаз" был одним для нас - приезжих - и совершенно другим для местных приятелей.
Однажды я не поехал на работу: у меня зверски болел зуб, нерв дергался с какой-то мерзкой оттяжкой.Было ещё несколько человек, не поехавших по разным причинам. Вдруг перед школой лихо развернулся и замер грузовик, из которого повыскакивали бакинцы. Они приехали на целину от Советского района - самого хулиганского района г. Баку. Они жили довольно далеко от нас, но организовали пикник неподалеку, и, узнав, что поблизости находится группа из бакинского университета, решили нас навестить. Они погрузили в машину всех непоехавших на работу, и вскоре мы оказались у большого костра. Рядом на ветке дерева висел только что освежеванный барашек и другой барашек, уже почти обглоданный. На целине мы жутко голодали. По этой причине я наплевал на зуб с его подлым нервом, отрезал от барашка тонкие кусочки, жарил их на костре и ел про запас на будущее. Никогда в своей жизни я не ел такого аппетитного шашлыка. Две девушки из нашей группы, поехавшие с нами, лопали шашлык с ещё большей жадностью, чем я, наплевав на эстетику женственности, поскольку были перманентно голодными. Я хоть периодически питался щуками. А они ели лишь серые макароны без масла. Наши соплеменники смотрели на нас с жалостью, понимая, что завтра такого праздника у нас не будет. Ещё в машине мы рассказали, что про нас забыли и денег на еду мы не получаем, а трудодни нам не выдают.
После того, как шашлыки заполнили весь наш желудок и пищевод в придачу, после нескольких тёплых тостов с тёплой водкой, мы приятно отвалились, и стали расспрашивать хозяев, как они живут.
Рядом со мной сидел высокий худой парень по имени Али. Он сказал, что проблему с трудоднями они легко решили в первые же 10 дней пребывания на целине. Когда мы живо поинтересовались, как им это удалось, Али рассказал такую историю. В отличие от нас - комсомольцев-добровольцев - они все приехали на целину зарабатывать деньги. Они добросовестно вкалывали первую неделю, но бригадир им записывал по одному трудодню в день, а иногда и в два дня. Поняв, что он попросту ворует их трудодни, они решили разыграть с ним такую шутку. В середине рабочего дня Али сел точить огромный нож. Точил он его долго, периодически с любовью поглядывая на лезвие. Наконец, бригадир не выдержал, подошёл к Али и с разражением сказал, чтобы тот шёл работать, на что Али ему ответил, что пойдёт, как только кончит точить нож. Через пол часа бригадир вновь подошёл к Али и уже в грубой форме накричал на него. Али укоризненно посмотрел на бригадира и сказал, что тот просто неблагодарный человек. Бригадир удивлённо спросил, за что он должен быть благодарным Али. Тогда Али подробно ему объяснил, что ему его товарищи поручили зарезать бригадира за то, что он ворует у них трудодни. По кавказским понятиям, миролюбиво объяснял бригадиру Али, это очень почётное поручение, и он его конечно же исполнит. Но поскольку бригадир не баран, а человек, то Али хочет перерезать бригадиру горло быстро и почти безболезненно, чтобы он не мучался перед смертью. Поэтому он так тщательно затачивает нож. Кончилась эта комедия тем, что бригадир стал им выписывать по 10-15 трудодней в день. Они достали свои книжки, где записываются трудодни, и мы увидели, что всё это на самом деле так и есть.
Заработанные деньги регулярно нам не выдавали: пару раз выдали мелочь - курам на смех. Денег на питание мы не получали два с половиной месяца. Ели макароны, сваренные без масла, паслён, который везде рос, иногда воровали огурцы на огороде, но последнее редко удавалось. Неподалеко был посёлок, где жили цыгане. За год до событий, которые я здесь описываю, вышло постановление об оседлости цыган. В соответствии с этим постановлением цыганам предоставили вновь построенные дома. Они отодрали деревянные покрытия полов, посыпали полы песком и очень хорошо себя чувствовали в новом посёлке, заменившем им традиционный табор.
Цыганам выделили участки земли. Поскольку сельским хозяйством цыгане сроду не увлекались, то, чтобы добро не пропадало, они использовали свои участки под бахчи. Видимо, умные люди посоветовали им заняться бахчеводством, поскольку в условиях Западного Казахстана это был самый простой вид сельскохозяйственной деятельности: посеять семечки и собирать урожай. Первый опыт хозяйствования удался цыганам на славу. Их участки сплошь были покрыты очень сладкими дынями нескольких сортов и огромными арбузами. Не знаю почему, но с цыганами у меня сложились очень хорошие отношения. Может быть они чувствовали, что я отношусь к ним на равных. Мне разрешили раз в день уносить с бахчей такое количество дынь и арбузов, которое я смогу утащить. Если бы кто-то несанкционировано залез на их бахчи, то его прирезали бы самым тривиальным образом. Я раздобыл огромный мешок, загружал его до предела и волок в расположение нашей группы. Так что дынями и арбузами мы питались, как говорится, от пуза.
В нашей группе был студент юридического факультета по фамилии Кравцов. Несколько лет спустя до меня дошли сведения, что он устроился работать прокурором в Перми. Этот высокий широкоплечий парень с добрым лицом был настоящим гением рыболовства. Ничего подобного в моей жизни я больше видел. В Чагане водилось множество щук и гадюк. Гадюки плавали в реке, изящно выгнув головки, словно тёмно-серые кочерги. Что касается щук, то их водилось намного больше, чем гадюк, хотя в прозрачной воде Чагана их редко можно было разглядеть. Но когда Кравцов выходил рыбачить, то, наблюдая за его действиями, можно было подумать, что в Чагане щук больше, чем воды. Кравцов брал ржавый гвоздик, мастерил из консервной банки блесну и выходил с этой самоделкой на берег реки. Я не знаю, как это у него получалось, может быть его руки совершали какого-то рода специальные колебания, понятные щукам, но выйдя рыбачить, через короткое время Кравцов уносил в качестве добычи 15-30 небольших щук. Так было всякий раз, когда Кравцов выходил рыбачить. У нас была небольшая группа масонов из нескольких человек, которые были посвящены в секреты щукопереработки. Кравцов передавал щук поварихе нашей группы, жившей неподалеку. Вечером мы собирались у неё дома. Половину щук она забирала себе, а вторую половину жарила для нас с яйцами и сметаной в огромной сковороде. Один из нас по очереди покупал бутылку водки, и мы, приняв на грудь для хорошего пищеварения, неспешно ужинали щуками. Хотя при тяжелом физическом труде, которым мы занимались, щук, паслёна и дынь с арбузами было недостаточно для поддержания нормального белкового обмена, тем не менее кравцовские щуки очень помогали нам в борьбе за выживание.
На целине было какое-то фантастическое количество тушканчиков, которые, как и местные жители, испытывали чувство глубокой благодарности к руководству советской страны. Когда грузовик с целинниками ехал по степи к месту трудовой деятельности, то впереди врассыпную мчались стаи тушканчиков. Они были похожи на микроскопических пуделей, подстриженных так, как обыкновенно стригут настоящих пуделей. Эти микропудели скакали на задних лапках, неся за собой длинные хвосты с пуделиными помпончиками на конце. Периодически мы ездили в ночное на очистку проса. Обычно ездили по-трое. Нужно было оттаскивать 100-килограммовые ящики проса от веялки и ссыпать его в огромные бурты. Обслуживал веялку мужик с незапоминающимся лицом по имени Егор. Когда веялка работала без перебоев, Егор спал неподалеку. За всё время общения с нами Егор обходился всего несколькими матерными словами, которые он произносил беззлобно, с будничной интонацией. Единственное нематерное слово, которое он умел произносить, это было "Ягор". Так он называл себя, обычно говоря о себе в третьем лице. У меня сложилось впечатление, что этот казахстанский Маугли не испытывал ни малейших неудобств при передаче своих мыслей на расстояние, поскольку с необыкновенным искусством менял интонацию своих матюков, придавая им необходимый смысл. Чаще всего в его устах звучало нейтральное "яботвоюмать".
Однажды, когда веялка вдруг в полночь перестала гундеть, мы разбудили Егора, который, пользуясь полной луной и фонариком, пытался разглядеть, что именно вышло из строя. Обычно он быстро реанимировал веялку, но в этот раз у него ничего не получилось. Он произнёс несколько своих заветных матюков, обозначавших отбой, и с чувством глубокого удовлетворения от того, что поломка оказалась нетривиальной, мгновенно заснул. Когда таскаешь тяжёлые ящики, то жарко, когда сидишь в степи без движений, то холодно. У каждого из нас было по большой дыне на ужин. Мы закопались в тёплое просо, съели свои дыни, оставив шкурки и косточки неподалеку, потом закопались по горло, и так, стоя, сладко проспали до рассвета. Когда мы проснулись, то нашему взору предстала фантастическая картина. Гора проса была вся испещрена следами тушканчиков. Следы находились даже в нескольких сантиметрах от нашего лица. Ни дынных шкурок, ни семечек не было. Видимо этим смелым животным надоело питаться просом и пшеницей, а разрезать дыню и полакомиться ею тушканчики не могли. А тут мы им организовали славный благотворительный ужин.
Как-то мы нашли молодого степного орла с покалеченным крылом. Мы его усыновили и нарекли Чаганом. Более мерзкого и хамского животного я в своей жизни не встречал. Он ходил за нами и больно стукал нас клювом по пяткам. Также, как Егор, он не умел говорить и через наши пятки пытался донести до нас информацию о том, что он голодный. Чаган был постоянно голодным, причём особенно голодным он был сразу же после кормления. После того, как ему давали поесть, он ходил за нами и стучал своим железным клювом по нашим пяткам с особенным усердием.
Один из местных бригадиров был одноногим. Передвигался он на лошади. С лошади он спускался обычно под вечер, когда на лодке переправлялся на островок посреди Чагана косить траву для своего транспорного средства. Как только бригадир доплывал до середины реки, я отвязывал лошадь и скакал на ней по окрестностям. Бригадир видел, как я эксплуатировал его коня и громко орал с середины реки проклятия в мой адрес. Он пытался разыскать меня и дать мне в глаз, но у него ничего не получалось, поскольку я всегда был на чеку.
Любовь к лошадям была моей слабостью. После окончания школы и поехал на ипподром, который располагался в окрестностях Баку и стал упрашивать, чтобы меня взяли в секцию конного спорта. На ипподроме были спортивные лошади, которые отличаются от обычных лошадей также, как инвалидная коляска от гоночного Феррари. Меня спросили, имею ли я опыт, на что я, не моргнув глазом, долго и с пафосом врал. Ничего абсолютно об уходе за лошадьми, о том, как их седлать, как вести себя в седле я не знал. Одна сердобольная девица, посещавшая занятия, рассказала мне, что делать с селом, куда пристраивать уздечку и т.п. Увидев по её глазам, что она хороший человек и меня не заложит, я ей честно во всём признался.
Закрепили за мной толстую гнедую приземистую кобылу по имени Лигроин. Она меня за человека не считала и в первые дни просто не обращала на меня внимания. Я конечно пытался утвердиться в её глазах. Пока я её водил на поводке вокруг бассейна, из которого лошади пили воду, всё выглядело более или менее пристойно. Даже тогда, когда я вскарабкался на неё, она это легко пережила. Но будучи неисправимым нахалом, на 3-4 день я не просто выехал на ней в поле, я поскакал, ощущая себя настоящим ковбоем. Так мы скакали некоторое время, пока не домчались до рельсов узкоколейки, которые ярко блестели на солнце. Моя кобыла испугалась рельсов и резко затормозила, отчего я съехал к ней на шею, потеряв опору в стременах. Ничего умнее я не мог придумать, как начать сильно дёргать за поводок. Тогда моя Лигроинша сказала:"Ну раз так, дуралей, получай то, что хотел!" Она перескочина через узкоколейку и бешенно понеслась. В отличие от Феррари, она на ходу взбрыкивала, но я так сильно вцепился в её шею, что меня было невозможно сбросить. Поняв, что её намёки до меня не доходят, Лигроинша внезапно дала тормоз, поднялась на задние колёса и так тряхнула капотом, что я, сделав в воздухе двойное сальто, приземлился на оба локтя. Если бы не локти, то я бы получил все описанные в медицинских учебниках повреждения, начиная от сотрясения мозга и кончая опущением матки. Локти у меня были разбиты в кровь и потом долго болели. Когда я поднялся, моя кобыла стояла рядом, индифферентно поглядывая в сторону. Тут я сделал по неопытности большую глупость: я взмахнул руками перед её мордой. Она сверкнула налитыми кровью белками и умчалась вдаль, красиво играя своими толстыми бёдрами. Потом сердобольная девица объяснила мне, что размахивать руками категорически запрещено, лошади сильно пугаются. К вечеру я доплёлся до ипподрома, где обнаружил Лигроиншу, гуляющую, как ни в чём не бывало.
На следующий раз я попросил сменить мне кобылу на коня. Мне сказали, чтобы я запрягал Лимона. Я прошёлся по конюшне, нашёл денник с надписью "Лимон", запряг, вывел его из денника и вскочил в седло. Лимон постоял, подумал, неспеша повернулся мордой к конюшне и вдруг с места в карьер помчался назад в ворота конюшни. Если бы я не прижал голову, то превратился бы во всадника без головы. Поскольку я - человек упорный, то вновь вывел Лимона, отвел его на приличное расстояние от конюшни и вскочил в седло. Лимон, как и в первый раз, постоял, подумал и повторил свой фортель. К счастью поблизости никого не было и мой позор никто не наблюдал. Я ещё несколько раз повторял этот номер. В перерывах между скачками в конюшню со всего духа я давал Лимону куски сахара, которые он, подлюга, съедал без малейшего чувства благодарности ко мне, после чего продолжал меня позорить в моих глазах. В конце концов я озверел, далеко отвёл от конюшни коня, вскочил в седло и натянул уздечку. Лимон тоже, видимо, устал от этих однообразных действий: он попросту рухнул на бок. Каким-то чудом я умудрился выпростать ногу и не стать калекой. Я отвёл Лимона в денник и уехал домой.
Потом я ещё пару раз приезжал на ипподром просто пообщаться с лошадьми. Я слегка прихрамывал, сказал, что сильно ударился, подымаясь по лестнице, и никого не запрягал. От доброжелательной девушки я узнал, что Лимонов в конюшне двое. Тот, с которым я экспериментировал, был бешенный. Какие-то у него были временные нейро-гуморальные проблемы. Когда мне сказали запрягать Лимона, то назвали масть коня, а в лошадинных мастях я совершенно не разбирался, на чём и погорел. Сердобольная девушка отвела меня к другому Лимону, который улыбался и ласково смотрел на нас. Девушка сказала: "Лимон, дай язык!" Лимон вытащил огромный язык, на который девушка положила кусок сахара. Заниматься конным спортом я прекратил, но лошадей почему-то полюбил ещё сильнее. Раньше так сильно я любил только ишаков.
Однажды, когда я в очередной раз увёл у одноногого бригадира его коня, я решил продемонстрировать свои способности перед товарищами. Перед зданием школы в землю был врыт очень длинный стол со скамейками, за которым мы ели. С одной стороны стола сидели люди, как я понял, комсомольский актив нашей группы, на другой стороне стола никого не было. Я лихо перескочил на коне через эту часть стола и скамеек, и помчался в степь, сопровождаемый истошными криками возившейся с ужином кухарки - потомственной яицкой казачки: "Жопу как держишь, жопу как держишь!" У меня не было самоучителя езды на лошадях и не было наставника, который мог бы мне объяснить, как нужно сидеть в седле. Я сидел так, как мне сиделось. Кухарка - дама непосредственная - просто не могла перенести вопиющее отклонение от нормы.
Вечером от приятеля я узнал, что приехал на несколько часов какой-то важный комсомольский деятель из Баку, инспектировавший целинников из Азербайджана. В процессе разбора каких-то организационных комсомольских вопросов один мой недоброжелатель настучал на меня не помню на какую тему. Как раз в тот момент, когда я демонстрировал свое конно-спортивное мастерство, разбирался вопрос о том, чтобы отправить меня назад в Баку. Но наш комсомольский руководитель Тофик встал за меня горой, и меня не отослали на родину. (А жаль!). Тофик объяснил свою позицию тем, что я - редактор стенной газеты, выпуск которой никто кроме меня не потянет.
Я умею работать. Однажды в чрезвычайной ситуации я работал трое суток подряд без сна. Но я не- навижу делать пустую, тупую работу, бессмысленную работу. Дисциплина, идущая изнутри меня, и дисциплина, навязанная мне какими-то хмырями, пусть даже одобренными историей или подавляющим числом населения страны, для меня - вещи никоим образом не совместимые. Везде, где я работал, я умудрялся добиваться того, что ходил на работу, когда хотел. Без малейшего ущерба для продуктивности. Скорее наоборот. Я не люблю хитрить ради хитростей и врать ради вранья. Мне это абсолютно не интересно. Но считаю совершенно моральным надуть тех, кто пытается лишить меня свободы. На деле оказывается, что любителей давить на окружающих, надо им это или вовсе не надо, всегда достаточно просто нейтрализовать. Как у слепого повышается вегетативная чувствительность, так и у грубого, эгоистичного и тупого человека обязательно атрофируется какая-то часть природных умственных способностей. Нащупать такие провалы и использовать их - вопрос ума и опыта.
Могут сказать: единожды соврамши, кто тебе поверит? Так скажут люди, которые верят в то, что мораль определяется некими правилами, написанными на земле или созданными на небесах. Нарушил правило единожды - ты уже не девственник. Правила техники безопасности - вещь здравая, осмысленная,основанная на печальном опыте многих людей, и этих правил нужно обязательно придерживаться очень строго. Но правила морали - ничто, если они не приобрели форму естественной потребности, необходимости и, главное, осознания этой необходимости. В Америке нельзя врать. Врать в Америке глупо и невыгодно. В России каждый день оптом и в розницу врёт вся её руководящая верхушка. При этом и американские мамы, и российские мамы вдалбливают детям практически одно и тоже и в одних и тех же выражениях. Можно всю жизнь каждый день бубнить: "не пожелай жены своего ближнего, ни осла его, ни вола его", но когда возникнет неодолимая потребность увести жену своего ближнего, то тут эта заповедь из очень жёсткой станет мягкой-мягкой, податливой, в ней можно будет расковырять дырочку, в которой можно спокойно приютиться, накрывшись покровом специфических обстоятельств. Заповеди и правила нельзя не соотносить со своим естеством, экстрагируя из них то, во что веришь на данном этапе своего развития, и откладывая в сторону то, с чем в душе не согласен.
Я конечно слышал о том, что есть такой писатель - Фазиль Искандер. Но ничего из его произведений не читал. Однажды в газете я прочитал, что в ответ на вопрос корреспондена о том, что он считает главной человеческой добродетелью, Фазиль Искандер ответил:"Чувство благодарности". Я не мог, не способен был так чётко сформулировать эту мысль, но эта заповедь всегда была жива в моей душе. Я с младенческих лет и до сегодняшних дней помню всех, сделавших мне хорошее и всё сделанное мне хорошее. Я всю жизнь выплёвывал, как шелуху от семечек, всё плохое, что мне сделали. Человек может помнить абсолютно точно, в каком месте он эту шелуху выплюнул, но он никогда не наклонится, чтобы её подобрать: зачем? Прочтя это высказывание Фазиля Искандера, я почувствовал его своим братом, хотя ничего из написанного им в то время не читал. Когда я прочёл почти всё, что написал Искандер, я понял, как гениально просто можно описать сущность необозримого многообразия. В этих двух словах уместились все тома его произведений. Вот это - пример заповеди, которой мне хочется следовать всем сердцем.
История стенгазеты такова. На целине я быстро понял, что стал участником событий, которые не имеют ни малейшего отношения к моему естеству. Я не чувствовал ни малейшей внутренней потребности вкалывать. Такая потребность у меня появлялась лишь в редких случаях, когда я работал в коллективе нескольких человек, которые должны были выполнить определенный объём работы. Если я работал плохо, спустя рукава, то тем самым добавлял нагрузку на моих товарищей. В остальных ситуациях я делал всё, чтобы на работу не ходить. Для этого нужно было отпрашиваться у одного из двух начальников - основного начальника всей группы и комсомольского начальника. Они друг друга не выносили на дух и постоянно конкурировали, не забывая улыбаться друг другу. Но главное - это нужно было сочинять причины для невыхода на работу. Делать это было лень. Тогда мне и пришла в голову мысль начать выпускать стенгазету.
Я при первой же поездке в Южный Уральск купил цветных карандашей и плотной бумаги и начал задуманное дело. Первая газета получилась очень интересной, я в ней описал несколько весёлых происшествий, но она вся была выдержана идеологически и в ней обсуждались проблемы повышения производительности труда. Обоим начальникам моя инициатива страшно понравилась, тем более, что стенгазетой можно было отчитаться перед начальством в Баку. В следующем выпуске я немного покритиковал главного начальника. Он был явно недоволен, в то время, как комсомольский начальник пребывал в состоянии перманентного оргазма. Если бы главный начальник был один, то это был бы второй и последний выпуск. Но он уже не мог уничтожить стенгазету, поскольку начальников было двое и комсомольский начальник наверняка бы его заложил.
В третьем выпуске стенгазеты (я их пёк быстро, на одном дыхании) я покритиковал комсомольского начальника. Главный начальник тутже подошёл ко мне и посоветовал завтра не ходить на работу и потратить время с пользой на подготовку следующего номера. В итоге моя деятельность в роли журналиста, редактора, художника, метранпажа и редакционной уборщицы в одном лице начала приводить к результатам, которые я и планировал. Когда я писал про главного начальника что-то хорошее, ко мне приходил комсомольский начальник и советовал завтра не идти на работу. И наоборот. К концу нашего пребывания на целине накопилась толстая пачка стенгазет, которые послужили отчётом о правильно организованной идеологической работе начальников с кадрами покорителей целины, хотя на деле это были отчёты о моей правильно организованной работе с начальниками.
В нашей группе был один мужик, намного старше нас. Он учился на химическом факультете, на который поступил после демобилизации из армии в чине капитана. Был он любителем выпить, если не сказать алкоголиком со стажем. Денег у него в отличие от меня не было или он их тщательно прятал на груди. Я же захватил изрядную сумму денег из дома. Так что первое время он от меня не отлипал и, надо сказать, оказывал на меня определенное влияние своей бывалостью. Каждый день под вечер мы распивали на двоих бутылку водки и шли в степь, разговаривать за жизнь. После того, как я почувствовал, что начинаю привыкать к этой процедуре, я прекратил эти гуляния под легкой мухой. Водку можно было купить в местной лавчонке. В ней продавали соль, спички, слипшиеся конфеты-подушечки и другие такие же жизненно важные субстанции. Кроме того там продавался черный хлеб, мякоть которого была такой консистенции, что предназначалась скорее не для потребления в пищу, а для ваяния скульптур. Продавались там сигареты-полумерки, предназначенные к использованию с мундштуком. Эти сигареты по названием "Южные" были пропитаны грибным мицелием. Курить их было большим мучением. Были там ещё кое-какие продукты, срок годности которых истёк ещё в довоенные годы. Свежей была только водка.
Заправлял лавкой высокий благообразный старик с апостольской бородой по имени Иов. Мы открывали бутылку водки, наливали граммов 50 Иову, за что он выдавал нам стаканы и микроскопический кусочек солёного огурца на закуску. После распития водки мы ещё минут 10 разговаривали за жизнь. Однажды Иов, узнав, что мы химики, сказал, что он слышал, будто есть какое-то вещество, которым некоторые плохие люди травят рыбу. Он слышал, что такую рыбу можно потом есть, поэтому эти звери-браконьеры совершают эти варварские действия в больших масштабах, нанося вред нашей реке Чаган и даже может быть и реке Урал, в которую Чаган впадает. Я сказал, что это вещество - хлорная известь, а технология очень проста. Помещают её в тряпку, туда же кладут немного камней, завязывают, бросают в реку и ловят всплывающую рыбу ниже по течению.
Иов сильно оживился, осознав, что имеет дело со знающим человеком. Дальше состоялся очень нехарактерный для обычного поведения Иова оживлённый диалог между нами.
- Где же эти нехорошие люди достают эту известь? Это что, обычная извёстка?
- Нет, это не обычная извёстка. Это - вещество под названием хлорная известь. Её используют для дезинфекции туалетов. Она убивает микробов. Хлорную известь продают в хозяйственных магазинах.
- И что, в Южном Уральске тоже продают?
- В любом городе продают.
- И любой может купить? Это не запрещенный товар?
- Любой.
- И что, эти варвары кладут известь в тряпочку и бросают в реку? И так просто?
- Да, просто.
- Но раз известью травят микробов, то она должна быть ядовитой? И как после этого люди могут есть рыбу?
- При соприкосновении с водой хлорная известь образует хлор. Хлор - отравляющий газ. Он быстро связывается с биологическим материалом и становится безвредным. Соль, которую вы продаёте, это продукт взаимодействия хлора и натрия.
- А много нужно бросать?
- Это зависит от аппетитов браконьеров.
- Ну примерно сколько нужно бросить, чтобы ведро рыбы наловить?
- Примерно пригорошню.
Получив от меня исчерпывающую информацию об использовании хлорной извести для браконьерного лова рыбы, Иов вновь принял прежний солидный вид и потерял к нам интерес. Напоследок, когда мы уходили, он сказал: "Креста на них нет, на этих варварах! Звери!"
В начале ноября моя целинная эпопея подошла к концу. По дороге домой в поезде я заразился азиатским гриппом. Меня предупредили, что в соседнем вагоне все заболели гриппом, но мне море было по-колено вообще и в частности потому, что я привык спать на земле и был уверен, что никакая хворь ко мне пристать не может. Я сходил в соседний вагон за гитарой, и на подъезде в Баку у меня уже была запредельно высокая температура. Я дал маме все деньги, какие у меня были в кармане и слабеющим голосом попросил купить мне хорошего коньяка. Мама принесла мне коньяк. Я, лежа в постели, выпил его в несколько приёмов, проспал двое суток и, вопреки всем медицинским канонам, через двое суток встал совершенно здоровым.
От дурацкой поездки на целину я получил два больших удовольствия. Первое - это мне вручили Почётную Грамоту за самоотверженный труд на целине. И второе - мне выдали сертификат, свидетельствующий о том, что я являюсь законным владельцем какого не помню количества тонн пшеницы. Я продал этот сертификат на бакинской скобелевской мельнице по смехотворной государственной цене и с песнями прогулял заработанный капитал.