Хотя такие оценки носят субъективный и неколичественный характер, тем не менее можно выделить ряд критериев, которые однозначно свидетельствуют о слабости духа, часто обозначаемой словом "трусость". Одним из таких критериев является стремление запугать противника в надежде на то, что он в испуге изменит свои планы. Другой случай проявления трусости - в условиях, когда человек должен поддержать своё реноме противостоянием с кем-то, он выбирает самого слабого, надеясь, что, продемонстрировав таким образом свою силу, заставит более сильного поостеречься от противоборства с ним.
В девятом классе у нас появился новый физик. Звали его Д.О. Был он мужчиной плотного телосложения 50-ти с лишним лет, лысый, с большим крючковатым мясистым носом и выпирающими скулами. На его лице с розовой, как у младенца, кожей росла иссиня-чёрная щетина. На первый урок он приходил чисто выбритым, но уже к концу урока выглядел небритым. Мне лично Д.О. нравился. Большинство учеников относились к нему нейтрально или положительно. Было видно, что человек он в общем не вредный. Но у него был один большой недостаток, который невозможно было скрыть: он был патологически труслив. Откуда-то стало известно, что Д.О. преподавал в Бакинском мореходном училище и курсанты над ним здорово издевались, в связи с чем он уволился и стал преподавателем нашей школы.
Бакинская школа номер 160, где я учился, считалась в те времена образцовой. Директор школы - Нина Константиновна Березина - была даже не строга, а просто сурова по отношению к нарушителям установленного ею почти армейского порядка. Ученики её боялись, и Д.О., выбирая новое место работы, видимо надеялся на то, что ученики нашей школы будут вести себя намного приличнее курсантов мореходного училища. И тем не менее он ничего не мог с собой поделать. Невооружённым глазом было видно, что он панически боялся своих учеников. Каждый раз он заходил в класс очень оригинальным способом. Чуть-чуть приоткрыв дверь, просовывал нос, затем, убедившись, что ученики увидели его нос и перестали бегать по классу, он ещё больше приоткрывал дверь и произносил одну и ту же фразу: "Вы знаете, в соседнем классе пострадали. Вы тоже пострадаете". После этого он заходил в класс, клал на кафедру журнал и, поглядывая с тревогой на учеников, объявлял: "Сейчас мы будем решать задачки!"
Решение задачек для Д.О. было не просто частью преподавательского процесса. Задавая ученикам задачки, он ощущал сильное превосходство перед ними, поскольку те вынуждены были сосредотачиваться на решении задачек, ответы на которые они не знали, а Д.О. знал. Он почти не опрашивал учеников, задавая им те или иные разделы учебника. Проверка знаний осуществлялась с помощью задачек. Кроме того, я думаю, был ещё один аспект пристрастия Д.О. к задачкам. Если кто-то вдруг захотел бы обвинить его в необъективности, то листочки с задачками были бы использованы им в качестве вещественного доказательства его правоты. Задачками он себя перестраховывал и демонстрировал объективность.
Я всю жизнь терпеть не мог решать задачки, головоломки, ребусы, шарады, кроссворды и т.п. В особенности в контексте соревнования с кем бы то ни было. У меня практически никогда не возникало желания с кем-то соревноваться. Видимо, по этой причине я никогда серьёзно не занимался спортом. Я всегда был доволен теми способностями, которыми меня наделила природа, а если мне нужно было развить в себе умение воспринимать и исполнять то или иное лучше, чем я умел, то я развивал это втихомолку, почти всегда добиваясь поставленной задачи, и никогда не понимал необходимости демонстрировать свои успехи перед кем-то. Словом, пристрастие Д.О. к решению задачек, вызывало у меня самые неприятные чувства.
Буквально через несколько дней после того, как Д.О. появился в нашем классе, я случайно заснул на его уроке. Вообще-то я всегда трудно переношу состояние бездействия (торможения). В неактивном состоянии меня всегда клонит в сон: бессмысленно бодрствовать, ничего не делая. Я сидел на первой боковой парте. Д.О. долго и нудно объяснял решение задачки вызванному к доске ученику. Под влиянием занудной речи учителя и тишины, в которой пребывал класс, присматривающийся к новому педагогу, я положил голову на парту и заснул. Проснулся я от того, что кто-то нежно потрепал меня по плечу. Подняв голову, я увидел учителя, глядящего на меня с большим участием. Внезапно проснувшись, не придя ещё в себя, я довольно нахальным голосом заявил, что у меня болит зуб, поскольку иными причинами сон на уроке я объяснить никак бы не мог. Д.О. внимательно поглядел на меня и, ни слова не говоря, отошёл в сторону.
С того времени почти все уроки физики за девятый и десятый классы я мирно проспал. Если сардоническим называют смех против воли человека, то Д.О. иногда подходил ко мне и, сардонически слегка посмеиваясь, спрашивал: "Что, Андреев, опять зуб болит?" На что я честно врал, войдя в роль: "Болит!" Всё это выглядело совершенно нереальным. Тогда я себе не отдавал отчёт в происходящем. Я изображал, что зуб болит (это длилось около двух лет), а Д.О. изображал, что верит моему наглому вранью. Теперь по прошествии 55 лет мне всё это кажется необъяснимым. Периодически, когда я позвоночником чувствовал, что начинаю переигрывать, у меня внезапно без предупреждения переставал болеть зуб. В такие дни Д.О. вызывал меня к доске и я даже несколько раз решал задачки. Отметки по физике у меня были немного выше средних. Но объяснить всё это я могу лишь тем, что Д.О. почему-то меня побаивался. У меня всегда была довольно независимая моська. Может быть это останавливало его от того, чтобы прижать меня к ногтю. Объяснить я всё это так и не смог.
Практически одновременно с появлением в школе Д.О. в нашем классе появился новый ученик по фамилии И. Был он маленького роста, очень худой, со скуластым подвижным лицом и маленькими острыми глазками. С самого появления в нашем классе И. начал изображать из себя сумасшедшего, от которого можно всё ожидать. Я по его глазам видел, что он совершенно нормальный, но И. блестяще играл роль ненормального. Вскоре практически все ученики нашего класса предпочитали с ним не связываться. Он умудрился за короткий срок запугать и преподавателей, которых он убедил в том, что находится где-то очень близко к черте, отделяющей нормального человека от психа, от которого можно ожидать всего на свете.
Видимо, И. давно и совершенно сознательно пользовался разработанной им самим или списанной с кого-то стратегией, дававшей ему немалые преимущества в жизни. Практически сразу же после появления И. произошёл инцидент, подтвердивший моё подозрение в том, что И. искуссно разыгрывал разработанный им сценарий. Как-то на перемене И. стал изображать из себя припадочного, пуская слюни и закатывая глаза, чтобы испугать самого здорового парня в нашем классе, известного своей нерешительностью. Я стоял рядом и наблюдал за ходом представления. В какой-то момент я произнёс, глядя на И.: "Артист с погорелого театра". Эта моя реплика свела на нет все усилия И. Если бы он был реально сумасшедшим, то он вряд ли среагировал на мою реплику. Но он чётко понял, что оказался перед трудным выбором адекватного ответа на мой выпад. И. повернулся ко мне, схватил ручку из чернильницы и воткнул мне перо в подбородок.
Очевидно И. показалось, что он воткнул перо мне в горло. Он страшно перепугался и застыл передо мной с выражением извинения и сожаления за свой проступок. Я выдернул ручку из подбородка, промакнул чернила и кровь лежавшей на парте промокашкой - в это время И. смотрел на меня широко раскрытыми глазами - и врезал И. в глаз с такой силой, что он ходил с синяком почти месяц. Я практически никогда в жизни не дрался. Не было у меня такой необходимости. Случай с И. был вторым или третьим случаем рукоприкладства в моей жизни. Но врезал я ему классически. И. сник, отошел, держась рукой за глаз, и в дальнейшем старался меня избегать. Но своим манерам он не изменил и зарабатывал авторитет на своём умении запугивать людей. И надо сказать всё ему сходило с рук. К концу учебного года по неизвестным мне причинам И. ушёл из школы.
На октябрьский праздник Д.О. пришёл на демонстрацию с сыном. Сын был точной копией отца: с небольшим животиком, с точно таким же крючковатым мясистым носом, с широкими скулами и розовой кожей. Сходство между ними было поразительным. Это была первая встреча Д.О. с классом в неформальной обстановке. Он подошёл к нам с доброжелательной улыбкой, с дружеским выражением на лице, желая продемонстрировать, что в данный момент он не учитель, а просто наш хороший знакомый. Он положил сыну руки на плечо и выставил его впереди себя, желая видимо похвастаться перед нами своим потомком. Мы все это хорошо поняли и отвечали Д.О. искренними улыбками. Очень редко в нашей жизни преподаватель общался с нами чисто по-человечески без малейшего намёка на то, что мы находимся на разных уровнях иерархии. В любой ситуации преподаватели даже при большом своём желании не могли избавится от менторского тона и налёта снисходительности в общении с учениками. По крайней мере в те послевоенные годы.
В самый разгар обмена улыбками И., который стоял чуть поотдаль, произнёс тихо, но так, что услышали все: "Большой ишак пришёл и маленького ишака привёл". Всем стало страшно неудобно. Лишь двое-трое тайком улыбнулись "остроте" И., остальные же всеми силами пытались изобразить, что ничего не слышали. Д.О. тоже пытался изобразить, что он не слышал, но по нему было заметно, что он получил страшный незаслуженный удар. Он какое-то время кисло поулыбался, после чего попрощался с нами и, как мне показалось, вообще ушёл с демонстрации. Я думаю, что среди учеников нашего класса нашлись бы двое-трое, которые от души врезали бы И. по морде, но никто не хотел своими действиями подтверждать, что всё это случилось на самом деле. Все предпочитали делать вид, что И. не произносил свою мерзкую "остроту".
Довольно быстро И. потерял всякий авторитет. Его просто перестали замечать. Иногда у него на этой почве получались столкновения с соучениками: он у кого-то что-то спрашивал, а человек делал вид, что ничего не видит и не слышит. Это был даже не бойкот. Бойкот представлял бы собой активное начало. А здесь скорее было самое тривиальное равнодушие: этот тип всем просто надоел. Как принято говорить в последнее время, он просто всех достал. В таких случаях И. начинал толкаться, хватать за руки, но люди делали вид, что его не замечают. Придуманный И. способ завоевания авторитета в итоге обернулся для него потерей того минимума авторитета, которым пользовались в классе даже совершенно бесцветные личности. Я, наблюдая за И. со стороны, чувствовал, что у него происходят мутации и он ищет какой-то иной путь проявления своей индивидуальности и способ воздействия на товарищей. Он органически не переносил такое состояние, когда на него никто не обращал внимания. Кто-то другой мог от этого всего лишь слегка взгрустнуть, а для И. такое состояние было совершенно непереносимо. Видимо, И. был действительно психически нездоров, но отклонение от нормы у него выражалось в какой-то извращённой форме мании величия, желании постоянно быть в центре внимания. В дальнейшем, когда я слышал о ворах в законе, мне почему-то всегда вспоминался И..
Вскоре стало понятно, что происходит с И.: вместо стратегии запугивания он избрал ... стратегию клоуна. Выяснилось, что И. довольно остроумен и находчив. Он стал на уроках в ответ на замечания педагогов произносить реплики, которые заставили учеников с интересом присматриваться к И. и он это хорошо чувствовал. Учителя же, уверенные в том, что И. ненормальный, пропускали его реплики мимо ушей, что придавало выходкам И. особый, можно сказать, шарм. Поскольку у И. по-видимому отсутствовало чувство меры, он изобретал всё новые приёмы и использовал всё новые поводы для того, чтобы рассмешить товарищей по классу. Мне трудно поверить, что учителя не предпринимали усилий для того, чтобы школа избавилась от И., но тем не менее он проучился в нашем классе почти весь учебный год.
На один из уроков физики И. принёс пищалку, которую называли "уди-уди". Так называли короткий отрезок деревянной трубочки, на один конец которой привязывался отрезок тонкой резинки. На этот конец одевался резиновый шарик. Если надуть шарик, то устройство начинало издавать громкий писк, который можно было заглушить, приставив палец к противоположному концу деревянной трубочки. И. заранее надул шарик и, как только Д.О. начал писать на доске мелом, издал короткий громкий звук. Возникла иллюзия того, что звук является результатом трения мела о доску. Д.О. на секунду замер, по всей вероятности сразу сообразив откуда происходит источник звука, но дописал строчку и повернувшись спиной к доске внимательно посмотрел на лица учеников. Не исключено, что он сразу же понял, что это проделки И.. Тот просто светился от того эффекта, какой произвела его пищалка.
Д.О. повернулся к доске, вновь начал писать и И. стал издавать громкий писк, как только мел соприкосался с доской. Д.О. начал быстро писать, не оборачиваясь. В момент каждого соприкосновения мела учителя с доской раздавался писк. Это было действительно остроумно и на лицах учеников играла улыбка. Когда Д.О. кончил писать, он обернулся и произнёс необычным для него стальным голосом: "Максимов, выйди из класса!" Максимов сидел на центральной первой парте и я видел, что он слегка улыбался, как и все ученики в ответ на проделку И.. Максимов ошалело посмотрел на Д.О., надеясь, что произошла ошибка, что он ослышался, но учитель подошёл к его парте и посмотрел на него с таким свирепым выражением лица, какого никто никогда у него не видел. Максимов вышел в коридор, распахнув дверь класса. Он стоял рядом с окном во двор и в упор глядел на учителя.
Максимов - кудрявый блондин, лицом очень похожий на поэта Блока, всегда был тише воды, ниже травы. Он никогда не участвовал в коллективных мероприятиях, говорил так тихо, что в двух шагах уже невозможно было разобрать его речь. Не только ученики, но вероятно и сам Д.О. не могли представить себе Максимова в роли нарушителя дисциплины. Это было исключено. За все годы, что Максимов учился с нами, единственным видом эмоций, которые он проявлял, была застенчивая улыбка. Он никогда ни с кем не ссорился, и ни с кем не дружил. Мы все себе хорошо представляли, насколько дико для Максимова прозвучала команда выйти из класса, насколько нелепым выглядело предположение, что Максимов мог совершить что-то противозаконное.
Большинство из нас сразу поняло, что у Д.О. просто не хватило смелости наказать И.. Даже если бы он не был уверен, что это сделал именно И., он мог провести расследование, мог в конце концов наказать весь класс, мог пригласить директора и т.д. Но он смалодушничал, свалив всё на Максимова, который был типичным божьим одуванчиком и не был способен (как все мы думали и как наверняка думал Д.О.) на отпор. После этого случая Д.О. в один день потерял уважение со стороны учеников. Никто это событие не обсуждал. Но все почувствовали, что это был образец трусости и малодушия. Лично я не осуждаю безоговорочно трусость. Часто трусость является следствием бОльшего жизненного опыта и нетривиального ума. Но трусость не должна быть связана с подлостью, а в описываемом мною случае трусость и подлость переплелись в неразрывное целое. По-моему, большинство учеников именно так и подумало.
После того, как Д.О. свалил всё на Максимова, лицо его приняло нетипичное для него волевое выражение, голос его приобрёл стальное звучание и он продолжил урок, видимо, довольный тем, что совершил такой "мужественный" поступок. Дверь из класса в коридор была открыта. Там спиной к классу стоял Максимов и производил какие-то непонятные действия у окна. Все с большим интересом поглядывали на него, пытаясь понять, что он там делает. А Максимов расковырял оконную замазку, отделил большой кусок, подошёл к двери класса и запустил этот кусок замазки в голову Д.О.. Замазка отскочила от лысины педагога, оставив порез, из которого начала сочиться кровь. Д.О. положил мел, вышел из класса, взял под руку Максимова и вместе с ним направился к кабинету директора.
