Трое в яхте и дохлая стерлядь

Однажды мы поехали большой компанией отдохнуть пару дней на берегу Волги. Добрались почти что к ночи, переночевали в палатках и, проснувшись на рассвете, обнаружили, что расположились рядом с базой отдыха какого-то завода. В палатке вместе со мной был мой хороший знакомый по имени Рудик и абсолютно незнакомая мне девушка по имени Лида. Судя по всему, девушке было не менее 20 лет, но она была невероятно миниатюрной. Нет, она не была лилипуткой, но была очень низкого роста, худенькая с мальчишеской причёской.
С Рудиком я был неплохо знаком. Пару раз он меня приглашал в гости. Был он человеком внешне степенным, говорил с расстановкой, худощавый, смуглый, среднего роста. Но у меня почему-то сложилось впечатление, что внешность его находится в коренном противоречии со внутренним содержанием. В его поведении порой внезапно проскальзывали невероятно яркие искорки, которые никак не могли быть высечены из его равнодушного тела. Он жил в доме тестя. По некоторым мелочам я заключил, что и его жена, и её родители в жесткой форме задали ему линию жизни, которая ему была весьма некомфортна, но, как человек благоразумный, он не испытывал ни малейшего желания сопротивляться тотальному давлению родных и близких.
Однажды он пригласил меня на день рождения. В одной из комнат был накрыт шикарный стол. Поскольку я пришёл раньше всех тех гостей, которые были нашими сверстниками, то чувствовал некоторую несуразность торчания рядом с незасаженным столом. Я перешёл в соседнюю комнату и увидел несколько пышно наряженных тёток, которые сидели на длинном диване, устремивши обожающие взгляды на рудикиного тестя. Тот им что-то рассказывал, усевшись на стуле, вплотную придвинутом к дивану. Тесть - крупный мужчина - был одет в дорогой костюм, на нем была накрахмаленная сорочка и красивый галстук. От скуки я взял стул и сел неподалеку от этой компании. Тесть говорил без остановки очень приятным обволакивающим голосом. Тётки его напряжённо слушали. Рассказывал он что-то о своей работе в городской администрации и рассказывал, видимо, очень завлекающе.
Через некоторое время я заметил, что в соседней комнате появились гости - наши с Рудиком общие знакомые - и пошёл к ним поболтать. Я сказал Рудику, что у него очень интересный тесть, в ответ на что он меня спросил не заметил ли я чего-нибудь очень необычного. Когда я сказал, что не понимаю, о чём меня он спрашивает, Рудик мне сообщил, что после каждого слова тесть говорит "ёб вашу мать". Я ему не поверил, вернулся в соседнюю комнату и обнаружил такое, чего ни до того, ни после того больше никогда в своей жизни не встречал. Действительно, после каждого слова изо рта тестя выкатывался круглый мякиш мата. Если бы не рудикина наводка, я бы никогда не смог идентифицировать эти матюки тестя. Про мат Рудик мне рассказал мрачным голосом и без улыбки, приличествующей описанию столь экстравагантного сочетания площадного мата с гражданственным пафосом в присутствии напудренных тёток, ловивших каждое его слово. Словом, я ещё раз убедился, что интуиция меня не подводит и Рудик живёт не в своей тарелке. Жена его - жилистая девица с неискренним взглядом - утопила его жизнелюбие в прозе жизни.
В то утро было достаточно тепло и мы ходили в трусах и босиком. Лида тоже была в трусах и в бюстгалтере, единственным назначением которого было доводить до сведения окружающих, что она - человек женского пола. Мы с ней бродили по мелководью и пытались выяснить, куда делся Рудик. Через пол часа Рудик появился. На бечевке он тащил за собой миниатюрную яхту с одной мачтой и треугольным парусом, такую маленькую, что она казалась увеличенной копией модели, сделанной в судостроительном кружке дома пионеров. Рудик непривычно светился. Он объяснил нам, что взял напрокат яхту у сторожа базы отдыха всего за поллитра спирта, и предложил нам взобраться на яхту. Мы послушно переместились на эту увеличенную модель, которая при этом заметно погрузилась в воду. Было начало седьмого утра и я робко высказался по поводу того, что не мешало бы сначала позавтракать. Но Рудик махнул на меня рукой, внезапно выпрыгнул, столкнул яхту на мелководье и куда-то убежал. Вернулся он с поясом, на котором в ножнах висел здоровый тесак. Он передал пояс Лиде и сказал, что она теперь будет юнгой на корабле, а тесак понадобится, если придётся рубить мачту.
На всё происходящее мы с Лидой взирали с вялостью олигофренов до того момента, пока Рудик не столкнул яхту в воду. Как только он взобрался на неё, ветер надул парус и мы в одно мгновенье оказались метрах в 100 от берега. Тут Лида явно очнулась от оцепенения и тихо мне сказала: "Вы знаете, я плавать совсем не умею", на что я ей ответил, что хорошо плаваю всеми стилями, но на расстояние, не превышающее 30-40 метров. Мы оба одновременно посмотрели с надеждой на Рудика. (Как потом я выяснил, Рудик плавал не намного лучше меня). В данный момент он весь лучился энтузиазмом, чувствуя себя совершенно свободным человеком - эдаким альбатросом, воспарившим над буднями жизни, и поминутно произносил одну и ту же загадочную для меня и Лиды формулу: "Будем двигаться галсами".
Не буду описывать детали пережитого нами ужаса. В этом месте Волга была шириной в 2-2.5 километра. Наши усилия заставить яхту повернуть назад не давали абсолютно никаких результатов кроме того, что пару раз мы чуть не вывалились в воду. Когда мне Рудик предложил взять управление яхтой в свои руки, я объяснил ему, что понятия не имею, как это делается. Он как-то очень странно поглядел на меня и начал экспериментировать с парусом. Через пол часа яхта не только неслась к противоположному берегу, но порой на мгновение поворачивала вправо, в результате чего нас сносило вниз по течению. Мы выскочили на фарватер и с ужасом обнаружили, что на нас прёт огромный пароход. Одно дело наблюдать за пароходами с берега, другое дело, когда на тебя прёт бело-черная громадина. До сих пор удивляюсь, как наша яхточка умудрилась улепетнуть от парохода. Я не оговорился: в течение первого часа яхта жила собственными мозгами, не обращая ни малейшего внимания на наши усилия освоить элементарные приёмы управления этим водоплавающим. Когда я понял, что вероятность того, что семья меня больше никогда не увидит, достаточно велика, то я взял инициативу в свои руки. Я манипулировал парусом, яхта делала умопомрачительные виражи, порой касаясь парусом поверхности реки. Но ветер дул с такой силой, что при всех моих маневрах нас упорно сносило к другому берегу. Ко всем неприятностям небо затянулось серыми облаками, стал накрапывать дождь и мы стали выстукивать зубами дробь. Время от времени я погладывал на Рудика, и у меня закрадывались мысли, что он ни с того, ни с сего помешался. Глаза у него светились счастьем, он улыбался каким-то своим мыслям. Я подумал, что он просто вовлёк нас в акт коллективного самоубийства, а это не входило в мои планы: мне через неделю нужно было сдавать отчёт. Лида беспомощно улыбалась улыбкой человека, который сел не на тот поезд.
Через 6 часов мы пристали к противоположному берегу. Голод нас душил. Свежий речной ветер сделал своё дело, и первое, что мы, не сговариваясь, сделали, пристав к берегу, - замерли, уставившись на расположившуюся на песке компанию, которая пила водку, закусывая чёрным хлебом и огромными сопливыми солёными огурцами. Надо отдать должное Лиде - она держалась молодцом. Беспомощная улыбка, которая блуждала по её лицу, ещё больше подчёркивала героизм этого человека, которого на утренней прогулке тёмные силы подняли и понесли в страшное неведомое. Рудик, как был счастливым идиотом, которому приделали крылья и вознесли над асфальтом примитивного человеческого существования, таким идиотом и оставался. Я же лёг на песок, закрыл глаза и прошептал, что теперь буду жить здесь и никуда не поеду.
Тем временем погода переменилась, выглянуло солнце и наступило полное безветрие. Рудик постоянно слюнил указательный палец, поднимал руку высоко над головой и радостно сообщал, что теперь ветер будет дуть в наш парус так, как нам нужно. Через часа полтора я сдался. К тому времени я полностью созрел, чтобы сыграть в рулетку: нажраться до отвалу или утонуть. И мы поплыли назад. Произошло что-то невероятное: наша яхта с некоторой ленцой, но с большим упорством тащила нас к нашему родному берегу. К шести часам вечера мы ступили на берег, Рудик оттащил яхту на базу отдыха, а мы поплелись к группе наших товарищей, расположившихся около остатков костра. Нам вручили буханку глинистого хлеба и пол ведра ухи. Мы схватили деревянные ложки и с горящим взором принялись переносить уху из ведра в желудки. Через несколько минут появился Рудик и присоеденился к нам.
Наши товарищи, не отрываясь, смотрели, как мы разделываемся с ухой и хлебом. Один из них по фамилии Виленчик, который слыл в нашей среде неисправимым юмористом, загадочно улыбался, обдумывая очередную хохму. Пол ведра ухи, которые мы поглотили, сделали нас неподъёмными. Мы перекатились на бок и застыли, прислушиваясь к телу, которое с лёгким урчанием метаболизировало жиры, белки и углеводы, зародившиеся в глубинах великой русской реки, в которых мы только по счастливой случайности не обрели вечный покой. Когда пища немного продвинулась по направлению к выходу, и Рудик смог внятно произносить слова, не заглушаемые громкими рыганиями, он рассказал, что сторож, выдавший яхту, встретил его с нежной улыбкой на лице. Он сказал, что за всё время, что он здесь живёт, никогда не видел такого виртуозного управления яхтой. Виленчик задумчиво посмотрел на Рудика и сказал, что особенно его поразило, как мы лихо вывернулись от парохода. Ему уже показалось, что мы будем плыть по реке, как та дохлая стерлядь, из которой была сварена уха. Мы с Лидой слушали трёп Виленчика в пол уха, никак не реагируя и не засыпал только потому, что боялись простудиться. Рудик же вскочил на ноги, с неожиданным проворством схватил Виленчика за горло и стал орать: "Какая дохлая стерлядь!? Какая дохлая стерлядь!?" Виленчик прохрипел, что не сможет ничего объяснить пока Рудик его держит за горло. Когда Рудик на мгновение выпустил его из железных тисков, Виленчик вскочил и, бегая по кругу от Рудика, стал рассказывать, что они плыли на шлюпке и увидели несколько дохлых стерлядей, которые плыли по течению. Видимо, стерляди лишились голов, оказавшись под плавающим средством с мотором. Они выловили дохлых стерлядей и сварили уху. Погоня кончилась тем, что Рудик свалился на песок, мучимый позывами к рвоте, а рядом на корточках сидели наши товарищи и причитали: "Он же пошутил, он же пошутил!"
Недели через две, обсуждая с Рудиком наше плавание на яхте, я понял причину рудикиного оптимизма. Не помню точно, но кажется в десятом классе я записался на секцию гребли. Занятия проходили в бакинском яхтклубе. Сторожем яхтклуба состоял невероятной величины человек, больной акромегалией (слоновьей болезнью). Звали его Гулам. Он целыми днями сидел неподвижно в огромном плетённом кресле. У некоторых посетителей яхтклуба была излюбленная шутка. Уходя, они громко говорили: "Гулам! Гудбай!" Гуламу кто-то внушил, что "гудбай" - это самое изощрённое ругательство из всех, что существуют на свете. Гулам вскакивал со своего кресла и переваливаясь топал за насмешниками с криками: "Анунду гудбай, атунду гудбай", что в переводе с азербайджанского на русский означает: твоя мать гудбай, твой отец гудбай.
В один из дней я, ничего не подозревая, шёл по направлению к выходу, когда увидел, что за мной гонится Гулам. Я побежал и в воротах сбил человека с ног. Этим человеком оказался мой сосед по дому Алик Кулиев, который был старше меня на несколько лет. Он объяснил Гуламу, что я здесь не при чём, и предложил мне поплавать на его шверботе. Мы поплавали с часа два, в течение которых Алик мне рассказывал кучу всяких вещей про парусный спорт. За пол года до этих событий у нас Рудиком зашёл разговор о парусном спорте, когда мы смотрели парусную гонку по телевизору. И я очень подробно стал рассказывать Рудику всё то, что узнал от Алика. То, что швертом называется выдвижной киль, который позволяет плоскодонной яхте плавать по мелководью. И множество других премудростей из области парусного спорта. Говорил всё это я с обычным для меня апломбом и, видимо, Рудик в эти мгновения буквально замечтал поплавать на яхте, ведомой рукой такого опытного моряка, каким я, не желая того, ему передставился. Вот мы и поплавали.