Tuesday, March 23, 2010
А я думал, что кислоту фейга убрала
Многие меня считали человеком своевольным - хуже того - нацеленным на то, чтобы непременно делать всё наоборот. Не буду отрицать: где-то они были правы. А где-то всё же неправы, поскольку я устроен таким образом, что руководствуюсь не правилами или принципами, а примерами и образцами, которые в то или иное время меня поразили ниначтонепохожестью. Эти примеры предназначены для моего внутреннего употребления, и их, как правило, нельзя описать так, чтобы кто-то что-то кроме меня понял. Но есть несколько исключений. Об одном из них я хочу рассказать.
Я учился в образцовой бакинской школе номер 160. Образцовость её выражалась в том, что директоршу все панически боялись и в том, что учителя были все какие-то особо подтянутые и сильно возвышающиеся над ученической биомассой. К сожалению, не помню некоторых деталей события, которое попытаюсь здесь описать. Это было в восьмом классе. В двух словах: на ближайшем уроке азербайджанского языка я должен был получить вторую двойку, поскольку не выучил урок. Не могу вспомнить, а тем более объяснить, как и почему я решился обратиться за помощью к преподавателю химии. Это не имело под собой ни малейших оснований. Преподаватель химии - Эсфирь Соломоновна Коган - была стройной худощавой женщиной старше 50-ти. Небольшие, но очень выразительные её глаза глядели на нас всегда внимательно, но немного отчуждённо. Она практически никогда не улыбалась, не шутила и не заигрывала с учениками. Если выразиться точно, она была абсолютно нейтральной по отношению к ученикам, одинаковым тоном разговаривала и с двоечниками, и с отличниками. Никаких особых отношений у меня с ней не было. Я хорошо учился по химии, поскольку занимался химией на полном серьёзе с 7 лет. И Эсфирь Соломоновна наверняка чувствовала мою искушенность в её предмете. Но не более. Никаких особых знаков внимания по отношению ко мне она не выражала, хотя, честно говоря, у меня всегда было такое ощущение, что она ко мне очень хорошо относится. Именно это самое подсознательное чувство видимо и подтолкнуло меня обратиться к Эксфирь Соломоновне за помощью в трудную минуту.
И вот на перемене перед уроком азербайджанского языка я остановил в коридоре направлявшуюся в учительскую Эсфирь Соломоновну и обратился к ней с просьбой. Эта просьба мне кажется чрезвычайно странной даже сейчас, когда я это пишу. Я не люблю и не привык у кого-то что-то просить. А тут я остановил педагога и стал рассказывать ей, что совершенно случайно получил по-азербайджанскому языку двойку и что преподаватель - Софья Исаковна Дабагян - сказала, что сегодня переспросит меня стихотворение, за которое я получил двойку, но у меня получилось так, что это стихотворение выучить я не успел. Ни в тот момент, когда я внезапно вынырнул сбоку и загородил ей дорогу, ни в процессе моего рассказа ни один мускул не дрогнул на лице химички. Она смотрела на меня с явно нетерпеливым ожиданием того, когда же я перейду к изложению существа моего вопроса. И я перешел. Я совершенно неожиданно для себя самого обратился к ней с просьбой, чтобы она меня взяла с урока азербайджанского языка. Куда она должна была меня взять, я совершенно себе не представлял, никогда о подобной практике я не слышал. Сейчас не могу вспомнить почему, но почему-то вторая двойка для меня была настолько критической, что я решился на этот фантасмагорический шаг. Всё это можно было квалифицировать, как кратковременное помешательство.
Эсфирь Соломоновна, не меняя выражения лица, пристально, с некоторым налётом задумчивости посмотрела мне в глаза (видимо, она пыталась установить несуществующую связь между химией и азербайджанским языком), затем молча сделала шаг влево, обойдя меня, и продолжила свое движение по направлении учительской. Тут меня внезапно накрыла волна стыда за свой идиотский поступок. Тут я внезапно понял, что ничем нормальным моя ненормальная задумка окончиться и не могла, и побрёл в класс с самыми мрачными предчувствиями.
Раздался звонок. В класс вошла Софья Исаковна, все встали, она оглядела класс близоруким взглядом, остановила взор на мне и произнесла своим низким голосом: "Андреев, выйди в коридор". Я настолько уже сжился с пессиместическим сценарием, что первое мгновение не мог понять, за какой такой проступок меня выгоняют из класса. Когда я вышел в коридор, то увидел Эсфирь Соломоновну, которая сразу же повернулась и направилась в химический кабинет, не сомневаясь в том, что я последую за ней. Она открыла дверь кабинета, подождала, когда я в него войду и закрыла дверь на ключ. Уже позже, проанализировав детали, я понял, что из-за меня она опаздывала на свой урок.
Всё это она проделала молча. Даже с каким-то безразличным видом. В первый момент я, конечно, несказанно образовался и понял, что угроза получить двойку пронеслась. Хотя занятий в химическом кабинете в восьмом классе практически не проводили, это помещение мне было в общем хорошо знакомо. Кроме реактивов там в высоких шкафах хранились гербарии, заспиртованные препараты и реактивы, которые меня особенно интересовали. Первые 10-15 минут своего заключения и разглядывал экспонаты, переходя от стенда к стенду. И вдруг случилось невероятное: я ударил ногой, обутой в ботинок. в трёхлитровую тонкостенную бутыль, стоявшую на полу. Бутыль разбилась и из неё на покрытый красно-коричневым линолеумом пол вылилась концентрированная уксусная кислота.
Я бы попытался собрать кислоту и вымыть пол, если бы знал чем и как это сделать. Я оказался в идиотском положении. Дверь была заперта на ключ, а в кабинете уже было невозможно дышать. Я залез на подоконник, с большим трудом оттянул шпингалет и открыл окно. На улице была жара, ни малейшего дуновения ветерка. Но я всё же побоялся, что даже небольшой сквозняк будет содействовать тому, что пары уксусной кислоты проникнут в коридор школы, и закрыл окно. Дышать было практически нечем. Наконец, на моё счастье прозвенел звонок и через несколько минут послышался звук поворачиваемого в замке ключа. В дверях появилась Эсфирь Соломоновна, которая, видимо все сразу сообразила. Я с понурым видом стал объяснять, что не заметил бутыль, но она слегка подтолкнула меня к выходу из кабинета и заперла за мной дверь.
Эту историю я вспомнил, когда поместил пост про кошачье обоняние (systemity.livejournal.com/127814.html). Там было написано: "Кошки ненавидят его (уксус). Кисловатый аромат раздражает их нежные носовые каналы и они долго обходят стороной то место, куда даже давно попала хотя бы капля уксуса". Я не знаю, как у других, но я даже вспомнить не могу, чтобы не вздрогнуть. Больше недели я помирал от запаха уксусной эссенции, который настолько загадила мой обонятельный эпителий, что я чуть с ума не сошёл. Несколько раз я промывал уксусной кислотой свою машину для производства эспрессо и обратил внимание на то, что запах уксусной кислоты действительно прочно сорбируется и очень медленно десорбируется.
На этом описанная мною история не закончилась. Через лет десять я отдыхал с четырёхлетним сыном в Судаке. Стою, пью холодное белое вино из поллитровой кружки и вдруг вижу, что по дорожке в направлении меня двигается Эсфирь Соломоновна. Постаревшая, но всё такая же собранная и изящная. Я бросил кружку и двинулся навстречу своей учительнице. Она уже увидела меня и издалека мне очаровательно улыбалась. Очаровательность заключалась в том, что раньше я её улыбающейся, тем более мне улыбающейся, не видел. Она поздаровалась и назвала меня по имени. Тут я совсем растаял: она помнила моё имя! Мы немного поговорили. Я рассказал, что закончил химфак университета, ещё что-то, но в вдруг обратил внимание на то, что её взгляд слегка рассеялся. Я обернулся и увидел, что компания из нескольких человек махала ей руками. Я не стал её задерживать своей болтовнёй: она поняла, что я увидел ожидавших её людей. На прощанье я её спросил, помнит ли она, как я разлил уксусную кислоту в химическом кабинете, на что он мне ответила: "А ты думал, что кислоту фейга убрала!?"
Лапаракопс Тбилиси ... или: не дождётесь!
Ну, вопрос конечно интересный: можно ли любить автора, имени которого не помнишь, книг, названия которых не помнишь!? По своему опыту скажу, что точно можно. У меня хорошая память. Поэму Руставели, например, я прочитал в 9-10 лет, никогда после этого не перечитывал, но имена почти всех персонажей помню до сих пор. А романы и повести о становлении советской власти в Сибири автора, имени которого никак вспомнить не могу, я c удовольствием перечитывал уже будучи взрослым не раз. Но названия не помню. Всё собираюсь спросить у сестры, поскольку дома у нас была книга этого автора. Не так давно просматривал на интернете списки советских писателей. Там всяких списков полно. Есть даже список писателей-самоубийц. Но имени интересующего меня автора я так найти и не смог. В одном из его романов есть такой эпизод, когда о молодом герое в областной газете был опубликован репортаж, где корреспондент назвал его "человеком с горящим взором". И этот самый молодой герой пытался найти и пристрелить корреспондента за "горящий взор".
Этот "горящий взор" приходил мне на ум всякий раз, когда я смотрел советское, а затем российское телевидение. Мне нравится вид всяких женщин, поскольку я всегда был убеждён, что первым делом, первым делом - женщины, ну а самолёты, пароходы, квантовая механика и физика твёрдого тела - потом. Все женщины по моему разумению достойны уважения и любви, но на Екатерину Андрееву, с горящим взором вещающую всякую херню, выдавая её за очень важную нехерню, я смотреть без отвращения не мог. Какое-то время после переезда в Америку я ещё смотрел телевидение. Даже пару лет мы смотрели русское американское телевидение. Некоторому всплеску моего интереса к телевидению содействовало и то, что у нас был домашний театр с экраном 3х3 метра, а на одной седьмой суши я смотрел телевизор с диаметром экрана в две-три щепотки. Но потом я совершенно перестал смотреть телевидение. В доме у нас несколько больших телевизоров. Жена иногда смотрит погоду, последние известия или какие-нибудь душещипательные передачи по делу. Сын смотрит почти всё, в особенности политику. Я не смотрю ничего уже лет 7-8. Даже очень непротивный мне Fox я не могу смотреть больше минуты.
Поскольку меня с пелёнок молоком (хлебом, водкой, котлетами из мяса бизона, которые я очень люблю) не корми - дай пофилософствовать, я всё пытался понять, почему читать газеты и журналы я могу, смотреть ленты новостей на интернете могу, а телевидение смотреть не могу. И в итоге пришёл к выводу, что дело здесь в интонации. Мой вывод подкреплялся вроде бы и тем, что в последнее время я с большим удовольствием смотрел телевидение из Грузии, часто на сайте ingushetiya_ru. Всё как-то в грузинском телевидении мне нравилось. Взор есть, а горящего взора нет, всё нейтрально: смотри, если очень хочешь узнать и интересно, не смотри, если не интересно, и отвали.
Позже, однако, я понял, что формулировка моя некорректна, посколько в передачах Олег Панфилова по грузинскому телевидению, которые мне очень нравятся, интонация есть и какая! Вот он пытается натянуть на себя чоху и удивляется, что отрастил такое пузо. Как-будто он впервые видит своё пузо! Вот он разламывает чурчхелу, откусывает и удивляется тому, что чурчхела имеет столь родной вкус чурчхелы. Как-будто он ест чурчхелу впервые! Вот он палкой с магнитом на конце подбирает монеты, пожертвованные проезжающими автомобилистами бывшей таможне, и изображает, что впервые видит, как магнит притягивает железку. Он подаёт всё с интонацией и с ещё какой! И я верю ему - Олегу Пафилову, поскольку не сомневаюсь, что он в которых раз искренне удивляется прекрасному вкусу чурчхелы, хотя в своей жизни наверняка съел их не одну сотню, искренне радуется волшебной силе вина, хотя сидел за столом с друзьями уже бесчисленное множество раз. Таким образом, интонационная интерпретация моего неприятия телевидения была мною откинута и я перестал на эту тему думать (мало ли над чем можно ещё подумать!).
Позавчера я превратился в Пигмалиона. Правда я влюбился не в статую из слоновой кости, а в сделанную мною аджику, что было инициировано и раскочегарено написанным мною же постом на аджично-пловную тему. Я ожесточённо мазал аджику на хлеб со свежей чиабатой, намазанной новозеландским сливочным маслом, до тех пор, пока позволяла проходимость пищевода. В двенадцать часов ночи я в первый (надеюсь не в последний) раз в жизни умирал. Начались такие боли в правой части груди с отдачей в лопатку, что в два часа ночи мы с женой отправились в Скорую помощь. Я отдал всё, что просили, на анализы и, пока делались анализы, сидел, тихо хныкая и, периодически сгибаясь-разгибаясь, смотрел телевизор. Потом меня затолкали в отведённый мне отсек номер 14, потом я и жена поговорили с очаровательным дядечкой-врачом (в Америке в имёрдженси, а может быть и не только в Америке, все врачи - очень хорошие люди), потом мне вкололи морфин, потом меня покатили в закуток, где девушка по имени Лиана, которая 14 лет назад приехала в Америку из Узбекистана, минут сорок проводила ультразвуковое сканирование всего, что расположено между тем, куда еда входит и откуда вошедшее выходит.
В течение всего этого времени пока Лиана устанавливала, что все органы у меня, включая печень, в полном порядке, но в жёлчном пузыре образовался склад камней, я лежал и думал. Тем более, что все мои колики сами по себе кончились. Думал я о двух вещах. Прежде всего я с удовлетворением думал о том, что, как всегда, зло принесло пользу. Теперь-то я знаю о камнях и буду об этих камнях сердечно заботиться, несмотря на то, что все врачи мне будут рекомендовать выбросить к чертям собачьим весь жёлчный пузырь с камнями. Поскольку после пережитых коликов думать ни о чём не хотелось, пока меня сканировали я стал вспоминать увиденное в прихожей по телевидению. Там рекламировался кухонный микрокомбайн "Ninja". Ведущий демонстрировал ведущей очередную из многочисленных способностей Нинджи и давал ей пробовать очередной продукт - морожное, фруктовое пюре, фаршмак из морковки и сельдерея. Ведущая закатывала глаза, строила из себя целку, изображая, что впервые в жизни увидела Нинджу и никогда не подозревала, как просто готовится мороженное.
И тут меня осенило, почему я не смотрю телевидение: они пытаются сделать из меня идиота! Найденная мною формулировка проста и точна. Я не могу сказать, что Олег Панфилов меня не агитирует за Грузию. Ещё как агитирует, хотя я и сам смог бы его поагитировать на этот счёт. Но он не пытается сделать из меня идиота. Наоборот, он пытается сделать всё, чтобы я не впадал в старческую деменцию (бывает, кстати, и юношеская деменция) путём непрерывного восхищения тем, чего очень много в Грузии и среди грузинов. Теперь мне намного проще. Я теперь знаю простую формулу, которая объясняет, почему я не люблю смотреть телевизор. Не дождётесь!
Этот "горящий взор" приходил мне на ум всякий раз, когда я смотрел советское, а затем российское телевидение. Мне нравится вид всяких женщин, поскольку я всегда был убеждён, что первым делом, первым делом - женщины, ну а самолёты, пароходы, квантовая механика и физика твёрдого тела - потом. Все женщины по моему разумению достойны уважения и любви, но на Екатерину Андрееву, с горящим взором вещающую всякую херню, выдавая её за очень важную нехерню, я смотреть без отвращения не мог. Какое-то время после переезда в Америку я ещё смотрел телевидение. Даже пару лет мы смотрели русское американское телевидение. Некоторому всплеску моего интереса к телевидению содействовало и то, что у нас был домашний театр с экраном 3х3 метра, а на одной седьмой суши я смотрел телевизор с диаметром экрана в две-три щепотки. Но потом я совершенно перестал смотреть телевидение. В доме у нас несколько больших телевизоров. Жена иногда смотрит погоду, последние известия или какие-нибудь душещипательные передачи по делу. Сын смотрит почти всё, в особенности политику. Я не смотрю ничего уже лет 7-8. Даже очень непротивный мне Fox я не могу смотреть больше минуты.
Поскольку меня с пелёнок молоком (хлебом, водкой, котлетами из мяса бизона, которые я очень люблю) не корми - дай пофилософствовать, я всё пытался понять, почему читать газеты и журналы я могу, смотреть ленты новостей на интернете могу, а телевидение смотреть не могу. И в итоге пришёл к выводу, что дело здесь в интонации. Мой вывод подкреплялся вроде бы и тем, что в последнее время я с большим удовольствием смотрел телевидение из Грузии, часто на сайте ingushetiya_ru. Всё как-то в грузинском телевидении мне нравилось. Взор есть, а горящего взора нет, всё нейтрально: смотри, если очень хочешь узнать и интересно, не смотри, если не интересно, и отвали.
Позже, однако, я понял, что формулировка моя некорректна, посколько в передачах Олег Панфилова по грузинскому телевидению, которые мне очень нравятся, интонация есть и какая! Вот он пытается натянуть на себя чоху и удивляется, что отрастил такое пузо. Как-будто он впервые видит своё пузо! Вот он разламывает чурчхелу, откусывает и удивляется тому, что чурчхела имеет столь родной вкус чурчхелы. Как-будто он ест чурчхелу впервые! Вот он палкой с магнитом на конце подбирает монеты, пожертвованные проезжающими автомобилистами бывшей таможне, и изображает, что впервые видит, как магнит притягивает железку. Он подаёт всё с интонацией и с ещё какой! И я верю ему - Олегу Пафилову, поскольку не сомневаюсь, что он в которых раз искренне удивляется прекрасному вкусу чурчхелы, хотя в своей жизни наверняка съел их не одну сотню, искренне радуется волшебной силе вина, хотя сидел за столом с друзьями уже бесчисленное множество раз. Таким образом, интонационная интерпретация моего неприятия телевидения была мною откинута и я перестал на эту тему думать (мало ли над чем можно ещё подумать!).
Позавчера я превратился в Пигмалиона. Правда я влюбился не в статую из слоновой кости, а в сделанную мною аджику, что было инициировано и раскочегарено написанным мною же постом на аджично-пловную тему. Я ожесточённо мазал аджику на хлеб со свежей чиабатой, намазанной новозеландским сливочным маслом, до тех пор, пока позволяла проходимость пищевода. В двенадцать часов ночи я в первый (надеюсь не в последний) раз в жизни умирал. Начались такие боли в правой части груди с отдачей в лопатку, что в два часа ночи мы с женой отправились в Скорую помощь. Я отдал всё, что просили, на анализы и, пока делались анализы, сидел, тихо хныкая и, периодически сгибаясь-разгибаясь, смотрел телевизор. Потом меня затолкали в отведённый мне отсек номер 14, потом я и жена поговорили с очаровательным дядечкой-врачом (в Америке в имёрдженси, а может быть и не только в Америке, все врачи - очень хорошие люди), потом мне вкололи морфин, потом меня покатили в закуток, где девушка по имени Лиана, которая 14 лет назад приехала в Америку из Узбекистана, минут сорок проводила ультразвуковое сканирование всего, что расположено между тем, куда еда входит и откуда вошедшее выходит.
В течение всего этого времени пока Лиана устанавливала, что все органы у меня, включая печень, в полном порядке, но в жёлчном пузыре образовался склад камней, я лежал и думал. Тем более, что все мои колики сами по себе кончились. Думал я о двух вещах. Прежде всего я с удовлетворением думал о том, что, как всегда, зло принесло пользу. Теперь-то я знаю о камнях и буду об этих камнях сердечно заботиться, несмотря на то, что все врачи мне будут рекомендовать выбросить к чертям собачьим весь жёлчный пузырь с камнями. Поскольку после пережитых коликов думать ни о чём не хотелось, пока меня сканировали я стал вспоминать увиденное в прихожей по телевидению. Там рекламировался кухонный микрокомбайн "Ninja". Ведущий демонстрировал ведущей очередную из многочисленных способностей Нинджи и давал ей пробовать очередной продукт - морожное, фруктовое пюре, фаршмак из морковки и сельдерея. Ведущая закатывала глаза, строила из себя целку, изображая, что впервые в жизни увидела Нинджу и никогда не подозревала, как просто готовится мороженное.
И тут меня осенило, почему я не смотрю телевидение: они пытаются сделать из меня идиота! Найденная мною формулировка проста и точна. Я не могу сказать, что Олег Панфилов меня не агитирует за Грузию. Ещё как агитирует, хотя я и сам смог бы его поагитировать на этот счёт. Но он не пытается сделать из меня идиота. Наоборот, он пытается сделать всё, чтобы я не впадал в старческую деменцию (бывает, кстати, и юношеская деменция) путём непрерывного восхищения тем, чего очень много в Грузии и среди грузинов. Теперь мне намного проще. Я теперь знаю простую формулу, которая объясняет, почему я не люблю смотреть телевизор. Не дождётесь!
Удовлетворение собственным великодушием
Меня с малолетства интересовала магия квантового перехода человека из состояния подчинения в состояние начальствования. Интересовала в самом широком понимании тех глубоких, неконтролируемых и многоуровневых трансформаций, которым подвергается психика человека при изменении статуса всего лишь на один квант смысла: был подчинённым - стал начальником. Поскольку впервые я на эту тему задумался довольно рано - анализируя поведение хулиганов нашего двора, то к зрелому возрасту
весьма преуспел в понимании психо-физиологических мотивов перехода от нуля к единице и всю жизнь не мог избавиться от неловкости за решения вышестоящих начальников наградить меня доверием. Именно по этой причине вне зависимости от размера коллектива, которым руководил, я всегда стремился со строгим выражением лица руководить только самим собой.
Начальники бывают разные: злые и добрые, равнодушные и неравнодушные. Но практически для всех начальников родовой является одна черта: когда они делают что-то хорошее своему подчинённому, то в подавляющем числе случаев на их лицах написана не радость за облагодетельствованного, а гордость за себя - благодетеля. Начальник может даже этого не замечать и не понимать, но человек искушённый всегда безошибочно может обнаружить эти порой исчезающе слабые, но всегда присутствующие свидетельства удовлетворения собственным великодушием. В своей жизни я никогда не упускал возможность в полной мере насладиться своим открытием этого микропсихологического феномена.
весьма преуспел в понимании психо-физиологических мотивов перехода от нуля к единице и всю жизнь не мог избавиться от неловкости за решения вышестоящих начальников наградить меня доверием. Именно по этой причине вне зависимости от размера коллектива, которым руководил, я всегда стремился со строгим выражением лица руководить только самим собой.
Начальники бывают разные: злые и добрые, равнодушные и неравнодушные. Но практически для всех начальников родовой является одна черта: когда они делают что-то хорошее своему подчинённому, то в подавляющем числе случаев на их лицах написана не радость за облагодетельствованного, а гордость за себя - благодетеля. Начальник может даже этого не замечать и не понимать, но человек искушённый всегда безошибочно может обнаружить эти порой исчезающе слабые, но всегда присутствующие свидетельства удовлетворения собственным великодушием. В своей жизни я никогда не упускал возможность в полной мере насладиться своим открытием этого микропсихологического феномена.
Каша с мясом или чихамбили из аджики с еврейским акцентом
Только что приехал из "арабского" магазина, где обычно покупаю армянскую сюзьму и хорватскую сильно перчённую овощную икру. Увидел на полке новый продукт: АДЖИКА "Домашняя". Купил баночку аджики за $1.69 исключительно из-за присущей мне тяги к знаниям. Судите сами: выпускается аджика в Белоруссии фирмой под названием "Producty pitania" S.P.Ltd. Это ещё можно было бы как-то пережить, как и то, что изготовляет её Ланна, о чём сообщается на этикетке. Но главное - это то, что аджика домашняя имеет тёмнокоричневый цвет сильно пережаренных котлет. Приехал я домой, открыл баночку, засунул в неё палец, облизал его и понял, что кое-что понимаю в жизни. Приобретённая мною аджика представляет собой гомогенизированный на молекулярном уровне сладкий кисель со следами чесночного запаха. Перца этот кисель содержал так мало, что его можно использовать в качестве глазной мази для профилактики глоукомы.
Сразу же вспомнил историю, рассказанную мне отцом. Было это лет 40-50 назад. Отец повстречал своего друга - замминистра торговли - и поинтересовался, почему он такой хмурый.
- Как мне не быть хмурым, дорогой Володя, - ответил замминистра - Посуди сам! Приехала к нам очень важная комиссия из Москвы. Мы хорошо подготовились, приняли их дома. Женщины приготовили плов. Гости выпили, поели. Потом главный встаёт и говорит: "Ну-с, каша с мясом кашей с мясом, а теперь приступим к работе." То, что они акт составили и всякой херни накопали, - дело наживное. Не из такого вылезали без последствий. Но то, что они, Володя, наш азербайджанский плов - ты знаешь, как наши женщины готовят - назвали кашей с мясом, я этого пережить попросту кажется не сумею.
Товарищ министр торговли Грузии, товарищи замминистры, товарищи начальники главков, амханагебо! Что Вы делаете!? Почему до сих пор не запатентовали блюда грузинской кухни!? Ну разве можно с этим тянуть!!!
Сразу же вспомнил историю, рассказанную мне отцом. Было это лет 40-50 назад. Отец повстречал своего друга - замминистра торговли - и поинтересовался, почему он такой хмурый.
- Как мне не быть хмурым, дорогой Володя, - ответил замминистра - Посуди сам! Приехала к нам очень важная комиссия из Москвы. Мы хорошо подготовились, приняли их дома. Женщины приготовили плов. Гости выпили, поели. Потом главный встаёт и говорит: "Ну-с, каша с мясом кашей с мясом, а теперь приступим к работе." То, что они акт составили и всякой херни накопали, - дело наживное. Не из такого вылезали без последствий. Но то, что они, Володя, наш азербайджанский плов - ты знаешь, как наши женщины готовят - назвали кашей с мясом, я этого пережить попросту кажется не сумею.
Товарищ министр торговли Грузии, товарищи замминистры, товарищи начальники главков, амханагебо! Что Вы делаете!? Почему до сих пор не запатентовали блюда грузинской кухни!? Ну разве можно с этим тянуть!!!
Воспоминания моего отца. Часть III
Воспоминания моего отца - Владимира Яковлевича Андреева
Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Часть I: systemity.livejournal.com/125123.html
Часть II: systemity.livejournal.com/125214.html
"Труд" был многополосной и популярной газетой, выходил порой на 16-ти и более страницах. До четверти площади занимала реклама - официальных ведомств, заведений частных предпринимателей, магазинов, знаменитой немецкой кондитерской в нашем доме на Торговой (впоследствии кондитерская "Bahar", Л.А.), казино в помещении городской купальни, лото и проч. Что мне запомнилось, из номера в номер газета рекламировала "Блины Лаврентича" ресторана "Новая Европа" (ресторан бывшей(?) гостинницы "Баку", Л.А.). А квартал закусочных или "кишочных", как их называли, на упомянутой улице Зиновьева, в рекламе не нуждался. Оттуда шёл такой аппетитный запах, что валом шли посетители. Ныне, на местах бывших "кишочных", магазинов, частных заведений, ресторанов радует взор сквер Низами с величественным памятником поэту.
"Труд" в 1924 году обогнал по тиражу "Бакинский рабочий". В этой связи газета поместила дружеский шарж, где Андреев держит пачку экземпляров своей газеты, а рядом Михаил Осипович Лившиц ( в то время редактор "Бакинского рабочего") с пачкой своей не может дотянуться до пачки отцовской. Добавлю: оба редактора находились в дружеских отношениях - и служебных, и семейных.
Под заголовком "Труда" газета помещала строку - "Рабочая газета" - и вполне её оправдывала.
К работе с рабкорами редакция и её руководитель относились со всей серьёзностью, их корреспонденциям всегда находилось место на страницах газеты. Некоторые из них посещали наш дом, отец обучал их самой элементарной грамоте. Помню шарж на отца к какому-то юбилею газеты, исполненный на ватмане талантливым редакционным художником Погосовым. Изображен он был наседкой на яйцах, из которых вылупливаются рабкоры с пачкой "Труда". А к личному его юбилею рабкоры-нефтянники преподнесли ему внушительных размеров медную зажигалку в виде нефтяной вышки с надписью: "Командиру рабочей мысли". (Эта зажигалка весом в несколько кг однажды свалилась мне на голову с полки, расположенной над диваном, и чуть меня не убила. Л.А.).
Особенно приветил отец бывшего уральского горняка Михаила Камского. Внимание к себе он привлёк талантом хорошего рассказчика. И естественно, что впоследствии первую свою книгу - "Зимогоры" писатель Михаил Васильевич Камский посвятил своему учителю, рассказав в предисловии, как тот обучал его правилам грамматики и наставлял: "Пиши так, как рассказываешь!". А рассказывал он, несмотря на достаточную образованность, по свидетельству многих, великолепно.
До войны М.В.Камский возглавлял русскую секцию писательского союза Азербайджана. А в первые её месяцы слова: "Что думают наши генералы, сколько можно отступать!", переданные "доброжелателями" "по инстанциям", стали для него трагедией, концом карьеры. Был исключён из партии, освобождён от занимаемой должности. Оставленный без внимания бывшими друзьями, вскоре умер в нужде.
Считали себя учениками отца журналисты Дмитрий Минкевич, Борис Каплун, член Союза писателей Азербайджана Петр Тарасов, журналисты и поэты Александр Дебуа, Шифра Бронштейн и другие. А московский писатель бывший бакинец Александр Яковлевич Стекольников в автографе на подаренной мне своей книге о Болгарии, где он был одно время корреспондентом ТАСС в Софии, назвал себя ещё более признательно по отношению к отцу: "Андреевским выучеником".
Приложением к "Труду" был журнал "Рабочие досуги" форматом "Огонька", но с меньшим количеством страниц. В качестве авторов отец, став редактором и журнала, привлекал местных и заезжих литераторов. Вообще в те годы кипела литературная жизнь в Баку, чему много способствовали заброшенные сюда судьбой Хлебников, Есенин, Городецкий, Крученых, другие более или менее известные писатели и поэты. В упомянутых подшивках "Коммуниста", в скучных по внешнему виду номерах, сверстанных длиннющими - сверху донизу - колонками, среди пространных постановлений Азревкома, других официальных материалов я находил сообщения об издании новых книг, выходе очередных номеров журналов, стихи, литературные рецензии..
Алексей Крученых в июньском номере газеты за 192о год, в небольшой, строк на сто, статье под рубрикой "Новости литературы" рассказал о последних стихах Маяковского. В сентябре газета печатает стихотворение Сергея Городецкого о тяжелой участи бакинского амбала. В нем поражает точность наблюдений, отлично схваченных колорит Баку тех дней. Стихотворение так и названо: "Амбал".
Много места газета уделяла местным литераторам, одним из которых был поэт Михаил Данилов.
Ценил его Есенин. В трёхтомном его собрании можно найти два письма к Чагину, в котором он печётся о выпуске книги стихов Данилова, рукопись которой он собственноручно передал Вардину. В одном из номеров газета печатает поэму "Петербург" Константина Мурана, близкого друга Есенина. "... остальное расскажет Муран ... он очень хороший парень" - писал Есенин в 1925 году Г.А.Бениславской. Позже, работая в печати, я с товарищами из "Бакинского комсомольца" и "Бакинского рабочего" Мишей Плескачевским, поэтами Иосифом Оратовским и Сергеем Ивановым (основным переводчиком на русский язык поэзии Насими) часто общались с Мураном, наслышались от него много интересного. Слабостью Мурана (кроме спиртного!) был Гомер, которого он любил читать нараспев.
С детства мне врезался в память рассказ Александра Яковлева в "Рабочих досугах" о том, как двое или трое налётчиков ограбили целый пассажирский поезд. Когда они скрылись, и поезд снова начал набирать скорость, автору казалось, что колёса выстукивают: "Трусы ... трусы ... трусы ..." Кажется, рассказ так и назывался "Трусы".
Рабочая газета оправдывала своё название, в частности, большой дружбой журналистов с печатниками, они были участниками всех торжеств - и редакционных, и личных. Частым гостем у нас в доме был метранпаж Ширмеревич, ходили и мы к нему в гости. Название его профессии своим необычным звучанием так меня завораживало, что я искренне считал метранпажа вторым человеком после редактора.
Как-то состоялся какой-то юбилей, вылившийся в большую пьянку. Где она происходила, не знаю, но хорошо запомнил рассказ взрослых о её комичном завершении. Весёлая компания высыпала на улицу с наскоро нарисованным упоминавшимся художником Погосовым портретом отца. За ним шествовал сам отец, наигрывая на скрипке, остальные поддерживали мелодию нестройным пьяным пением. Всех их остановила милиция, приняв толпу за политическую демонстрацию, но, узнав журналистов, стражи порядка изрядно посмеялись.
Излюбленным местом встречи журналистов была пивная Вихорта (в таком звучании, во всяком случае, запомнилась мне фамилия её владельца). Помещалась она у входа в бывшую гостинницу "Метрополь", а тогда её целиком занимал АСПС. Ныне это - музей Низами. "К Вихорту" время от времени заглядывал и С.М.Киров - пропустить бутылочку, пообщаться с прессой ... В пивной развлекал публику замечательный скрипач Протасов, избравший к великому сожалению моего отца поприще ресторанного музыканта вместо подобающего ему места в симфоническом оркестре.
Образование, полученное в Горийской семинарии, по тем временам - среднее, сделало отца, не в пример современным выпускникам, весьма эрудированной личностью. Он даже был избран членом Государственного учёного совета (ГУС) - предтечи будущей Академии наук Азербайджана.
Журналистика, педагогическая и общественная деятельность снискали ему большое уважение в глазах широкого круга знакомых. Среди наиболее близких назову, по словам мамы, бывшего министра (или заместителя министра?) просвещения мусаватского правительства Гамидбека Шахтахтинского - высокообразованного человека безупречного воспитания; Захара Семёновича Родионова, энтомолога, ставшего впоследствии одним из первых лауреатов Ленинской премии, присуждённой за открытие неизвестного ранее амбарного вредителя ("Клещ Родионова"); постоянно посещавшего наш дом бывшего эсера, знакомого отца по Гяндже, Вячеслава Петровича Вахнина, корректора. Других я уже называл, ещё многие не уместились в памяти.
По-прежнему отец увлекался музыкой, был близок с Павловым-Арбениным, дирижером филармонии, здание которой носило тогда почему-то название ОСГД (смычка города с деревней!), профессором консерватории Семёном Леонтьевичем Бретаницким, режиссерами и артистами оперы и драмы. Часто, побывав на премьере в театре или на концерте приезжей знаменитости, отец тутже отправлялся в типографию и там писал рецензию для завтрашнего номера "Труда", диктуя её прямо на линотип. В ЦК партии даже зрело, но не осуществилось намерение назначить Я.С.Андреева директором консерватории, а его заместителем по музыкальной части - композитора Ипполитова-Иванова, носившего уже в 1921 году почётное звание народного артиста республики (РСФСР). Он был широко известен в Закавказьи как знаток восточных мелодий.
.......
Врядли смог бы я запомнить в деталях всё описанное, если бы не мама. Оставшись вдвоём (о чём повествую позже), мы часто вспоминали все эти события, продолжая общаться с некоторыми, очень немногими к тому времени, друзьями отца. Мама была замечательной женщиной, общительной, остроумной, образованной, сыгравшей большую роль в моём умственном и нравственном развитии. Сыпала грузинскими поговорками, пословицами, и просто шутками. Они и сейчас бытуют в семье. Вот, скажем, о скупом человеке: такой жадный, что куринный помёт принимает за 20 копеек. Любили мы с мамой разгадывать ребусы, шарады, викторины, вообще с ней были очень дружны. Она, как и отец, бескорыстно обучала грамоте взрослых, преподавала русский язык солдатам одной из воинских частей в старой крепости. Позже, после смерти сына, работала в детской библиотеке имени Белинского. И будучи уже на пенсии создала у нас в квартире филиал библиотеки имени Ленина, обслуживая книгами весь наш большой дом.
Чему я постоянно поражался - её полному безразличию к смерти, хотя была она далеко не верующей. Ближе к восьмому десятку лет мама тяжело заболела, но категорически отказалась от медицинской помощи. Я отдыхал в Пятигорске, когда она оказалась в критическом состоянии, с утра 18 октября 1959 года и весь день была без сознания. Приехал я по срочному вызову супруги Марии Иосифовны ночью, и, поразительно, в момент, как только я вошёл в дом, она открыла глаза и спокойно спросила, зачем я приехал. Выслушав мой путанный ответ, она понимающе взглянула на меня, после чего снова потеряла сознание, и вскоре скончалась.
Это было самое большое моё горе в взрослые годы. А впервые горе пришло в наш дом в 1928 году, когда скончался от дифтерии старший брат. Отец дал ему имя своего любимого писателя Гаршина - Всеволод, а в доме его называли - Воля (это имя носит сейчас сын моей дочери Софьи). Воля был очень смелым и своенравным мальчиком. Хулиганистым, но с добрым сердцем. Дворовые ребята замирали от ужаса, когда он, бравируя, на высоте пятого этажа перепрыгивал с края одной крыши на другую. Или, чудом поддерживая равновесие, снизу вверх шествовал по наклонному перилу, рискуя свалиться во двор. Очень пригодился мне в жизни его весьма красноречивый "совет" в связи с тем, что я на него наябедничал маме. Короче, он залепил мне такую смачную пощёчину, что я несколько дней ходил с отпечатками его пальцев на щеке. Воля умер, не дожив до 15 лет.
На этом страдания мамы и мои не кончились. В конце того же года оставил нас отец и уехал навсегда из Баку, сошедшись со своим корректором - женой моего учителя азербайджанского языка Мамеда Джавадовича Гулиева, известного в городе педагога. Забавно, что с его племянником Энвером Гулиевым мне довелось работать в Азеринформе, и называли мы себя в шутку родственниками.
Полного счастья от такого шага, как мне кажется, отец не обрёл. Упоминавшийся А.Я.Стекольников рассказывал, что при встречах с ним он всегда ощущал в нём душевный надлом. Видимо, над ним всё же довлело раскаяние в том, что он оставил семью после тяжелого горя.
Дальнейшая судьба отца сложилась так. Москва направила его в Брянск редактором областной газеты "Брянский рабочий". С этой должности был снят за какую-то неудачную статью. Стал собственным корреспондентом "Труда" (центрального) по Уралу. Затем переехал в Туапсе - был директором учебного комбината (школа, ФЗУ, ВУЗ), редактировал городскую газету "Ударник". Позже переехал в Пятигорск, заведовал отделом культуры "Северокавказского большевика". Уже больным туберкулёзом, обнаруженном ещё в Туапсе, попал в Грозный, где закончил свою карьеру заведующим спецотделом "Грознефти". Зимой 1941 года скончался, немногим не дожив до 58 лет.
Легко сказывается поговорка - "Нет худа без добра", хоть и звучит она по отношению к маме и ко мне как-то жестоко. Но все же во всём описанном нельзя не видеть положительного момента. Отец вовремя исчез из-под "недремлющего ока" НКВД, о нём просто забыли во время разгула репрессий в Азербайджане. А то могли бы вспомнить кое-что из прошлого и, (ещё хуже!) приписать что-нибудь более страшное. Всё-таки умер он в своём доме, рядом с близким человеком.
Со смертью брата и фактической потерей отца кончилось счастливое детство, наполненное для меня яркими событиями. Мама по-женски восприняла разрыв с ней отца, написала ему ругательное письмо. Потом успокоилась - не хватило злости, взял вверх её неистребимый оптимизм. И никогда от неё я больше не слышал плохого слова об отце. То же происходило и со мной. Ничто не могло стереть в моей памяти эту светлую незаурядную личность.
* * *
Не устаю повторять: удивительная вещь память. Словно одушевлённое существо, добрый гений, она отбирает из жизненных коллизий положительное и отрицательное, как бы маневрируя ими с одной целью: сформировать из тебя человека, личность.
Август-октябрь 1991 года.
Я окончил цитирование небольшого фрагмента, посвящённого воспоминаниям детства, из довольно объёмистой рукописи отца. Завершая этот цикл, я собираюсь написать небольшое заключение.
Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Часть I: systemity.livejournal.com/125123.html
Часть II: systemity.livejournal.com/125214.html
"Труд" был многополосной и популярной газетой, выходил порой на 16-ти и более страницах. До четверти площади занимала реклама - официальных ведомств, заведений частных предпринимателей, магазинов, знаменитой немецкой кондитерской в нашем доме на Торговой (впоследствии кондитерская "Bahar", Л.А.), казино в помещении городской купальни, лото и проч. Что мне запомнилось, из номера в номер газета рекламировала "Блины Лаврентича" ресторана "Новая Европа" (ресторан бывшей(?) гостинницы "Баку", Л.А.). А квартал закусочных или "кишочных", как их называли, на упомянутой улице Зиновьева, в рекламе не нуждался. Оттуда шёл такой аппетитный запах, что валом шли посетители. Ныне, на местах бывших "кишочных", магазинов, частных заведений, ресторанов радует взор сквер Низами с величественным памятником поэту.
"Труд" в 1924 году обогнал по тиражу "Бакинский рабочий". В этой связи газета поместила дружеский шарж, где Андреев держит пачку экземпляров своей газеты, а рядом Михаил Осипович Лившиц ( в то время редактор "Бакинского рабочего") с пачкой своей не может дотянуться до пачки отцовской. Добавлю: оба редактора находились в дружеских отношениях - и служебных, и семейных.
Под заголовком "Труда" газета помещала строку - "Рабочая газета" - и вполне её оправдывала.
К работе с рабкорами редакция и её руководитель относились со всей серьёзностью, их корреспонденциям всегда находилось место на страницах газеты. Некоторые из них посещали наш дом, отец обучал их самой элементарной грамоте. Помню шарж на отца к какому-то юбилею газеты, исполненный на ватмане талантливым редакционным художником Погосовым. Изображен он был наседкой на яйцах, из которых вылупливаются рабкоры с пачкой "Труда". А к личному его юбилею рабкоры-нефтянники преподнесли ему внушительных размеров медную зажигалку в виде нефтяной вышки с надписью: "Командиру рабочей мысли". (Эта зажигалка весом в несколько кг однажды свалилась мне на голову с полки, расположенной над диваном, и чуть меня не убила. Л.А.).
Особенно приветил отец бывшего уральского горняка Михаила Камского. Внимание к себе он привлёк талантом хорошего рассказчика. И естественно, что впоследствии первую свою книгу - "Зимогоры" писатель Михаил Васильевич Камский посвятил своему учителю, рассказав в предисловии, как тот обучал его правилам грамматики и наставлял: "Пиши так, как рассказываешь!". А рассказывал он, несмотря на достаточную образованность, по свидетельству многих, великолепно.
До войны М.В.Камский возглавлял русскую секцию писательского союза Азербайджана. А в первые её месяцы слова: "Что думают наши генералы, сколько можно отступать!", переданные "доброжелателями" "по инстанциям", стали для него трагедией, концом карьеры. Был исключён из партии, освобождён от занимаемой должности. Оставленный без внимания бывшими друзьями, вскоре умер в нужде.
Считали себя учениками отца журналисты Дмитрий Минкевич, Борис Каплун, член Союза писателей Азербайджана Петр Тарасов, журналисты и поэты Александр Дебуа, Шифра Бронштейн и другие. А московский писатель бывший бакинец Александр Яковлевич Стекольников в автографе на подаренной мне своей книге о Болгарии, где он был одно время корреспондентом ТАСС в Софии, назвал себя ещё более признательно по отношению к отцу: "Андреевским выучеником".
Приложением к "Труду" был журнал "Рабочие досуги" форматом "Огонька", но с меньшим количеством страниц. В качестве авторов отец, став редактором и журнала, привлекал местных и заезжих литераторов. Вообще в те годы кипела литературная жизнь в Баку, чему много способствовали заброшенные сюда судьбой Хлебников, Есенин, Городецкий, Крученых, другие более или менее известные писатели и поэты. В упомянутых подшивках "Коммуниста", в скучных по внешнему виду номерах, сверстанных длиннющими - сверху донизу - колонками, среди пространных постановлений Азревкома, других официальных материалов я находил сообщения об издании новых книг, выходе очередных номеров журналов, стихи, литературные рецензии..
Алексей Крученых в июньском номере газеты за 192о год, в небольшой, строк на сто, статье под рубрикой "Новости литературы" рассказал о последних стихах Маяковского. В сентябре газета печатает стихотворение Сергея Городецкого о тяжелой участи бакинского амбала. В нем поражает точность наблюдений, отлично схваченных колорит Баку тех дней. Стихотворение так и названо: "Амбал".
Много места газета уделяла местным литераторам, одним из которых был поэт Михаил Данилов.
Ценил его Есенин. В трёхтомном его собрании можно найти два письма к Чагину, в котором он печётся о выпуске книги стихов Данилова, рукопись которой он собственноручно передал Вардину. В одном из номеров газета печатает поэму "Петербург" Константина Мурана, близкого друга Есенина. "... остальное расскажет Муран ... он очень хороший парень" - писал Есенин в 1925 году Г.А.Бениславской. Позже, работая в печати, я с товарищами из "Бакинского комсомольца" и "Бакинского рабочего" Мишей Плескачевским, поэтами Иосифом Оратовским и Сергеем Ивановым (основным переводчиком на русский язык поэзии Насими) часто общались с Мураном, наслышались от него много интересного. Слабостью Мурана (кроме спиртного!) был Гомер, которого он любил читать нараспев.
С детства мне врезался в память рассказ Александра Яковлева в "Рабочих досугах" о том, как двое или трое налётчиков ограбили целый пассажирский поезд. Когда они скрылись, и поезд снова начал набирать скорость, автору казалось, что колёса выстукивают: "Трусы ... трусы ... трусы ..." Кажется, рассказ так и назывался "Трусы".
Рабочая газета оправдывала своё название, в частности, большой дружбой журналистов с печатниками, они были участниками всех торжеств - и редакционных, и личных. Частым гостем у нас в доме был метранпаж Ширмеревич, ходили и мы к нему в гости. Название его профессии своим необычным звучанием так меня завораживало, что я искренне считал метранпажа вторым человеком после редактора.
Как-то состоялся какой-то юбилей, вылившийся в большую пьянку. Где она происходила, не знаю, но хорошо запомнил рассказ взрослых о её комичном завершении. Весёлая компания высыпала на улицу с наскоро нарисованным упоминавшимся художником Погосовым портретом отца. За ним шествовал сам отец, наигрывая на скрипке, остальные поддерживали мелодию нестройным пьяным пением. Всех их остановила милиция, приняв толпу за политическую демонстрацию, но, узнав журналистов, стражи порядка изрядно посмеялись.
Излюбленным местом встречи журналистов была пивная Вихорта (в таком звучании, во всяком случае, запомнилась мне фамилия её владельца). Помещалась она у входа в бывшую гостинницу "Метрополь", а тогда её целиком занимал АСПС. Ныне это - музей Низами. "К Вихорту" время от времени заглядывал и С.М.Киров - пропустить бутылочку, пообщаться с прессой ... В пивной развлекал публику замечательный скрипач Протасов, избравший к великому сожалению моего отца поприще ресторанного музыканта вместо подобающего ему места в симфоническом оркестре.
Образование, полученное в Горийской семинарии, по тем временам - среднее, сделало отца, не в пример современным выпускникам, весьма эрудированной личностью. Он даже был избран членом Государственного учёного совета (ГУС) - предтечи будущей Академии наук Азербайджана.
Журналистика, педагогическая и общественная деятельность снискали ему большое уважение в глазах широкого круга знакомых. Среди наиболее близких назову, по словам мамы, бывшего министра (или заместителя министра?) просвещения мусаватского правительства Гамидбека Шахтахтинского - высокообразованного человека безупречного воспитания; Захара Семёновича Родионова, энтомолога, ставшего впоследствии одним из первых лауреатов Ленинской премии, присуждённой за открытие неизвестного ранее амбарного вредителя ("Клещ Родионова"); постоянно посещавшего наш дом бывшего эсера, знакомого отца по Гяндже, Вячеслава Петровича Вахнина, корректора. Других я уже называл, ещё многие не уместились в памяти.
По-прежнему отец увлекался музыкой, был близок с Павловым-Арбениным, дирижером филармонии, здание которой носило тогда почему-то название ОСГД (смычка города с деревней!), профессором консерватории Семёном Леонтьевичем Бретаницким, режиссерами и артистами оперы и драмы. Часто, побывав на премьере в театре или на концерте приезжей знаменитости, отец тутже отправлялся в типографию и там писал рецензию для завтрашнего номера "Труда", диктуя её прямо на линотип. В ЦК партии даже зрело, но не осуществилось намерение назначить Я.С.Андреева директором консерватории, а его заместителем по музыкальной части - композитора Ипполитова-Иванова, носившего уже в 1921 году почётное звание народного артиста республики (РСФСР). Он был широко известен в Закавказьи как знаток восточных мелодий.
.......
Врядли смог бы я запомнить в деталях всё описанное, если бы не мама. Оставшись вдвоём (о чём повествую позже), мы часто вспоминали все эти события, продолжая общаться с некоторыми, очень немногими к тому времени, друзьями отца. Мама была замечательной женщиной, общительной, остроумной, образованной, сыгравшей большую роль в моём умственном и нравственном развитии. Сыпала грузинскими поговорками, пословицами, и просто шутками. Они и сейчас бытуют в семье. Вот, скажем, о скупом человеке: такой жадный, что куринный помёт принимает за 20 копеек. Любили мы с мамой разгадывать ребусы, шарады, викторины, вообще с ней были очень дружны. Она, как и отец, бескорыстно обучала грамоте взрослых, преподавала русский язык солдатам одной из воинских частей в старой крепости. Позже, после смерти сына, работала в детской библиотеке имени Белинского. И будучи уже на пенсии создала у нас в квартире филиал библиотеки имени Ленина, обслуживая книгами весь наш большой дом.
Чему я постоянно поражался - её полному безразличию к смерти, хотя была она далеко не верующей. Ближе к восьмому десятку лет мама тяжело заболела, но категорически отказалась от медицинской помощи. Я отдыхал в Пятигорске, когда она оказалась в критическом состоянии, с утра 18 октября 1959 года и весь день была без сознания. Приехал я по срочному вызову супруги Марии Иосифовны ночью, и, поразительно, в момент, как только я вошёл в дом, она открыла глаза и спокойно спросила, зачем я приехал. Выслушав мой путанный ответ, она понимающе взглянула на меня, после чего снова потеряла сознание, и вскоре скончалась.
Это было самое большое моё горе в взрослые годы. А впервые горе пришло в наш дом в 1928 году, когда скончался от дифтерии старший брат. Отец дал ему имя своего любимого писателя Гаршина - Всеволод, а в доме его называли - Воля (это имя носит сейчас сын моей дочери Софьи). Воля был очень смелым и своенравным мальчиком. Хулиганистым, но с добрым сердцем. Дворовые ребята замирали от ужаса, когда он, бравируя, на высоте пятого этажа перепрыгивал с края одной крыши на другую. Или, чудом поддерживая равновесие, снизу вверх шествовал по наклонному перилу, рискуя свалиться во двор. Очень пригодился мне в жизни его весьма красноречивый "совет" в связи с тем, что я на него наябедничал маме. Короче, он залепил мне такую смачную пощёчину, что я несколько дней ходил с отпечатками его пальцев на щеке. Воля умер, не дожив до 15 лет.
На этом страдания мамы и мои не кончились. В конце того же года оставил нас отец и уехал навсегда из Баку, сошедшись со своим корректором - женой моего учителя азербайджанского языка Мамеда Джавадовича Гулиева, известного в городе педагога. Забавно, что с его племянником Энвером Гулиевым мне довелось работать в Азеринформе, и называли мы себя в шутку родственниками.
Полного счастья от такого шага, как мне кажется, отец не обрёл. Упоминавшийся А.Я.Стекольников рассказывал, что при встречах с ним он всегда ощущал в нём душевный надлом. Видимо, над ним всё же довлело раскаяние в том, что он оставил семью после тяжелого горя.
Дальнейшая судьба отца сложилась так. Москва направила его в Брянск редактором областной газеты "Брянский рабочий". С этой должности был снят за какую-то неудачную статью. Стал собственным корреспондентом "Труда" (центрального) по Уралу. Затем переехал в Туапсе - был директором учебного комбината (школа, ФЗУ, ВУЗ), редактировал городскую газету "Ударник". Позже переехал в Пятигорск, заведовал отделом культуры "Северокавказского большевика". Уже больным туберкулёзом, обнаруженном ещё в Туапсе, попал в Грозный, где закончил свою карьеру заведующим спецотделом "Грознефти". Зимой 1941 года скончался, немногим не дожив до 58 лет.
Легко сказывается поговорка - "Нет худа без добра", хоть и звучит она по отношению к маме и ко мне как-то жестоко. Но все же во всём описанном нельзя не видеть положительного момента. Отец вовремя исчез из-под "недремлющего ока" НКВД, о нём просто забыли во время разгула репрессий в Азербайджане. А то могли бы вспомнить кое-что из прошлого и, (ещё хуже!) приписать что-нибудь более страшное. Всё-таки умер он в своём доме, рядом с близким человеком.
Со смертью брата и фактической потерей отца кончилось счастливое детство, наполненное для меня яркими событиями. Мама по-женски восприняла разрыв с ней отца, написала ему ругательное письмо. Потом успокоилась - не хватило злости, взял вверх её неистребимый оптимизм. И никогда от неё я больше не слышал плохого слова об отце. То же происходило и со мной. Ничто не могло стереть в моей памяти эту светлую незаурядную личность.
Не устаю повторять: удивительная вещь память. Словно одушевлённое существо, добрый гений, она отбирает из жизненных коллизий положительное и отрицательное, как бы маневрируя ими с одной целью: сформировать из тебя человека, личность.
Август-октябрь 1991 года.
Я окончил цитирование небольшого фрагмента, посвящённого воспоминаниям детства, из довольно объёмистой рукописи отца. Завершая этот цикл, я собираюсь написать небольшое заключение.
Воспоминания моего отца. Часть II
Воспоминания моего отца - Владимира Яковлевича Андреева
Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Часть I: systemity.livejournal.com/125123.html
Всё рассказанное пришлось нам с братом видеть, слышать, переваривать в детском мозгу. Во многом хотелось подражать взрослым, и не только в хорошем. Как-то с родителями мы были гостях у заведующего БОНО Барчука, не помню его имени и отчества. За столом мы обратили внимание на то, что хозяин пьёт водку залпом - одним глотком и закусывает селёдкой вместе с костями. Мы потом долго тренировались, глотая также залпом по полстакана воды, в селёдку стали есть только с костями. Эти привычки, уже не с водой, остались у меня на всю жизнь. Много соблазнов было во дворе, в общении со взрослыми юношами.
Много лет спустя вернулась из лагерей НКВД, куда её отправляли дважды, Фрида Наумовна Шлёмова, жена Рухуллы Ахундова. С ранних моих лет и до самой своей смерти, в весьма преклонном возрасте, она называла меня детским именем - Вова. Однажды при встрече Фрида Наумовна рассказала об одном забавном эпизоде. Пришёл в ЦК мой отец и со смехом поведал, что, возвратясь домой со службы, застал детей, сосредоточенных на какой-то игре. Каково было его удивление, когда понял, что мы играем в чистку партии, с азартом "чистим" друг друга.
Если вдуматься, подобное у детей нашего двора не было случайностью. Вокруг чистки было много разговоров, взрослые при детях рассказывали со всеми подробностями, как она проходила - кого оставили в партии, кого "вычистили". Проходили чистки при большом скоплении народа, с участием беспартийных. Любопытен следующий эпизод. Одну из наших комнат родители уступили рабочему человеку Ивану Сафонову. Пришло время чистки отца, и Сафонову, очень отца любившему, захотелось сказать о нём что-то тёплое. Но поскольку по службе он с ним связан не был, решил пофантазировать на бытовую тему. Взяв слово, он заявил комиссии, что мама всё время донимает мужа по поводу того, что он мало приносит в дом продуктов, а тот категорически отказывается это делать, ограничиваясь общим скудным пайком. Ох и досталось соседу от мамы! Но дружеские отношения всё же сохранились, тем более, что человек действовал от души. Посмеялись - и всё!
Ответственных работников в то время не баловали привиллегиями. В зарплате для них был установлен партминимум, сперва он равнялся, по-моему, 187 рублям, потом поднялся до 210 рублей. Всё золотое, вплоть до обручальных колец, отец, как и многие другие, сдал в фонд голодающих. Ходили ответработники кто во что горазд. Однажды повезло наркомам: к приезду в Баку падишаха Афганистан Амануллы Хана им пошили шевиотовые костюмы.
Отец мой, высокий представительный мужчина, интеллигент до мозга костей, никогда не расставался с галстуком, даже тогда, когда ходил в "руководящем" кожаном пиджаке. Это очень раздражало члена партии с 1905 года, журналиста Евсея Гурвича. Он даже ходил по этому поводу в ЦК с заявлением: как можно Андреева считать коммунистом, когда он носит галстук. Парадокс тех лет!
По вечерам отец изучал тюркский язык, как тогда назывался азербайджанский, с трудом постигая мудрённый арабский алфавит. Иногда его вызывали на военные сборы. В доме хранилась, к нашей большой радости, выданная ему винтовка с обоймой патрон. Игра с ней была нашим любимым занятием. В отсутствие родителей мы заряжали винтовку, затем рывком открывали затвор, и пули одна за другой падали на пол. К счастью, хватило ума не нажимать на спусковой крючок ...
Вместе с родителями в часы похорон в Москве Ленина я и брат участвовали в коллосальном шествии по улицам Баку под гул заводских, железнодорожных, пароходных гудков. Запомнилось, у каждого частного магазина стояли его владельцы с приспущенными траурными флагами в руках.
В школу я пошёл с семи лет, годом раньше - брат. В нашей 16-й школе были прекрасные педагоги дореволюционной закалки. Проходя мимо учительской, часто можно было слышать французскую речь. Учили основательно. Но историю, или обществоведение, как тогда называли предмет, педагоги - не по своей вине - преподносили нам скачкообразно: первобытный строй - Великая французская революция - Парижская коммуна - 9-е января - Октябрьская революция. Можно себе представить с какими лоскутными знаниями о всемирной и даже своей, отечественной, истории нас выпустили после окончания первой ступени обучения - пяти классов.
До определённого года, не помню до какого, детей отпускали на пасху, затем праздничные дни стали учебными. С детства нам прививали убеждение, что религия - это плохо. Против школы была армянская церковь, и у учеников собирали подписи под требованием закрыть её, так как звон колоколов якобы мешает школьным занятиям. Признаться, они звонили не более одного двух-раз в день. Но церковь таки закрыли.
Но окончательно, пожалуй, я своим детским сознанием утвердился в мысли, что религия обман, когда в газете "Бакинский рабочий" в 1925 году появилась большая разоблачительная статья настоятеля бакинской железнодорожной церкви по фамилии Мамантавришвили. В ней он притворно раскаивался в том, что 27 лет обманывал народ, раскрывал при этом какие-то церковные тайны, приводил факты обмана священослужителями прихожан. Тем более осталась в памяти эта публикация, что Мамантавришвили в своё время, в Хашури, был хорошим приятелем моих родителей, соседом по квартире. Поясню, что родители в этом грузинском городе практиковали в качестве народных учителей.
В революционные дни 1905 года, рассказывала мама, Мамантавришвили оказал по-соседски весьма важную услугу отцу и его другу Григорию Михайловичу Волобуеву. Дело в том, что младший брат матери Владимир Биланов (меня потом назвали его именем) был революционером, казнённым впоследствии в 1907 году в Москве. В доме , на дне больших кувшинов с солениями он хранил самодельные бомбы. Трое названных, включая священника, отнесли их в степь и там зарыли. Но поп был всегда себе на уме: на митинге железнодорожников в поддержку революции заявлял с трибуны: "Братья, куда вы - туда я!". А когда пришли в Хашури каратели - казаки, устроил им большое угощение.
Не прибавили мне уважения к религии зрелые годы, когда, работая в КГБ, узнал, сколько среди священников было осведомителей. Мне рассказывали, например, что в период раскулачивания в Зеленчукском районе Ставрополья поп по кличке "Ворона" закладывал органам своих прихожан. Только ли он?
Время сейчас другое. Терпимость к верующим, исповедующим любое религиозное учение становится нормой поведения. Меня раздражает только то, что российское телевидение и центральные газеты взяли крен в сторону только православия, забывая о религиях других верующих.
Но пора более подробно рассказать о самом отце, тем более, что он был (это моё убеждение) незаурядной личностью. Окончил известную Горийскую учительскую семинарию, давшую немало выдающихся деятелей культуры, в том числе Узеира Гаджибекова, Муслима Магомаева, Дмитрия Гулия и других, порой не менее известных. Сын сапожника, оставшийся в раннем детстве сиротой, отец после окончания начальной школы в Пятигорске, услышал как-то о семинарии в Гори и отправился туда по Военно-грузинской дороге на попутных телегах, а больше - пешком. Приёмная комиссия забраковала его по здоровью, но он так ревел у дверей комиссии, что над ним сжалились и зачислили в студентом. По заведённым в семинарии правилам тут же вручили скрипку для занятий музыкой. Окончив учёбу, отец учительствовал в Хашури, где познакомился с моей мамой - Надеждой Николаевной Билановой, тоже народным учителем.
Отец матери Николай Биланов был из обедневших дворян, работал табельщиков в железнодорожном депо. Собственно доподлинно фамилия его Биланишвили, но грузинские дворяне отбрасывали окончание и назывались на русский манер. В прошлом веке он занимал видный полицейский пост, был приставом Шушинского уезда в Азербайджане (там же, в Шуше, родилась моя мать), но после побега восьми арестованных был разжалован, но не лишен дворянского звания. Повенчались мои родители уже после его смерти.
Любопытно складывалась семья матери. В детстве, как обедневшей, но всё-таки дворянке, ей было предоставлено право участвовать в лоторее для поступающих в заведение благородных девиц им. Святой Нины в Тифлисе, и она, единственная из ста претенденток, вытянула счастливый билет. Её брата Владимира я назвал выше. Он нежно любил сестру, о чём говорят сохранившиеся в доме почтовые открытки от него из разных стран Европы. О подробностях его казни в начале тридцатых годов рассказал журнал "Смена".
Но вернёмся к отцу. Занятие музыкой в семинарии пошло ему на пользу. Он неплохо играл на скрипке и сочинил даже детскую оперу "Весенняя сказка". Передо мной групповой снимок и выполненная типографским путём программа спектакля. На паспорту снимка - две картонные наклейки с позолоченными надписями: сверху - "дорогому своему маэстро Якову Сергеевичу Андрееву", снизу - "глубоко благодарный ему Нахаловский университет". Так в шутку величали своё училище в Нахаловке - пригороде Тифлиса - его питомцы, ставшие исполнителями ролей различных зверюшек - персонажей сказки. Снимок запечатлел их в сценическом одеянии вместе с автором.
Через многие годы я узнал, что вальс отца из этой оперы стал репертуаром духовых оркестров Грузии под названием "Марш Андреева". Мне даже удалось получить партитуру вальса. Остались дома нотные записи его "Колыбельной" и "Серенады".
В Тифлисе отец подвизался и как журналист-театровед. Был в добрых отношениях с братьями-композиторами Палиашвили, дружил с поэтом Сандро Канчели - родственником матери - отцом известного современного грузинского композитора Гиви Канчели. Родителя вспоминали, что одна из рецензий отца была посвящена гастролям в Тифлисе Веры Комиссаржевской незадолго до её ужасной смерти от чёрной оспы в Ташкенте.
Где-то в десятых годах ХХ века отец проходил военную службу в Елисаветполе (Гяндже), где затем остался на преподавательской работе. В Тифлис ему не суждено было возвратиться из-за принятого меньшевитской властью закона о грузинском гражданстве. В Гяндже в 1915 году родился я, второй сын у родителей.
Ещё об одной, неизвестной мне ранее подробности из биографии отца я случайно узнал от одного историка, с коим познакомился во время командировки в Ленкорань. Оказывается, отец в Гяндже возглавлял эсеровский Совет рабочих, крстьянских и солдатских лепутатов. Деятельность этого Совета явно в невыгодном для отца свете мой новый знакомый собирался описать в готовящейся книге. Она вышла позже, на азербайджанском языке, с содержанием её я так и не смог познакомиться. Правда, автор предлагал мне выступить в печати с рассказом о последующей полезной деятельности отца в рядах компартии. Да и на счету гянджинского Совета по признанию самого автора книги было немало добрых дел.
Примечательно, что после установления Советской власти в Азербайджане отец сотрудничал в газете "Коммунист" на русском языке, которую вначале редактировал А.И.Микоян. По рассказам отца, как-то тот спросил его, почему он не вступает в партию большевиков. Отец ответил, что не хочет, чтобы о нём говорили, как о "примазавшемся". Микоян заявил тогда: "Бросьте свои интеллигентские замашки, пишите заявление!". Так отец стал членом партии с 1920 года.
Как ничто в жизни не совершается даром, рекомендация будущего члена Политбюро ЦК ВКП(б) помогла отцу в тридцатых годах во время обмена партдокументов, когда ему пытались приписать нелепицу, что он бывший царский офицер. Помогло письменное обащение к Микояну, который подтвердил свою рекомендацию. Должен сказать, что позже, во время разгула репрессий, Микоян ни за кого из репрессированных не заступался. Письмо к нему с такой просьбой от сына М.Г.Плешакова обернулось в конце концов тем, что и он вместе с сестрой и матерью были отправлены в ссылку.
Справка партархива свидетельствует, что в апреле 1921 года Я.С.Андреев был утверждён членом редколлегий газет "Коммунист" и "Бакинский рабочий", в том же году стал заместителем редактора "Коммуниста", а позже - заместителем редактора газеты "Азербайджанские известия". В 1922 году непродолжительное время заведовал политпросветом Бакинского отдела народного образования, а в апреле стал редактором газеты "Труд". По-моему, деятельность его в этом качестве в течение четырёх с половиной лет - самая яркая после революции страница биографии отца.
Возвращусь чуть назад. Как-то я познакомился в Госархиве с подшивками газеты "Коммунист" за 1920-1921 годы. Встретил там публикации отца - международное обозрение, корреспонденцию о Пиршагинской детской колонии для бывших беспризорных. В последней, кроме всего, говорилось о незавидной доле воспитателей. Они за неимением обуви ходили босиком. Подробный отчёт был посвящён перезахоронению в Баку на бывшей площади Свободы 26-ти бакинских коммисаров. Кстати, об их деятельности и трагической судьбе он написал пьесу "Нефть и песок", перефразировав название известного романа Бланко Ибаньеса "Кровь и песок". Пьесу приобрёл Бакинский рабочий театр (БТР), но постановку не осуществил, отдав предпочтение приобретённой после пьесе "Город ветров" Киршона.
Любопытен отчёт отца об открытии памятника - тяжеловесного бюста Карлу Марксу. Митинг открыл Нариман Нариманов словами: "Нет больше сада "Парапет", отныне он - площадь Карла Маркса". И выразил надежду, что вскоре такие памятники откроются в Тифлисе, Еревани и в ... Стамбуле (видимо, с точки зрения мировой революции). За ним выступил оказавшийся в Баку Зиновьев. У того прогноз в части будущих памятников Марксу был куда более оптимистичен: он назвал Лондон. Тут же по предложению Нариманова Врангелевская улица была переименована в Зиновьевскую. Позже ей суждено было стать имени Кагановича, затем - Караева.
Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Часть I: systemity.livejournal.com/125123.html
Всё рассказанное пришлось нам с братом видеть, слышать, переваривать в детском мозгу. Во многом хотелось подражать взрослым, и не только в хорошем. Как-то с родителями мы были гостях у заведующего БОНО Барчука, не помню его имени и отчества. За столом мы обратили внимание на то, что хозяин пьёт водку залпом - одним глотком и закусывает селёдкой вместе с костями. Мы потом долго тренировались, глотая также залпом по полстакана воды, в селёдку стали есть только с костями. Эти привычки, уже не с водой, остались у меня на всю жизнь. Много соблазнов было во дворе, в общении со взрослыми юношами.
Много лет спустя вернулась из лагерей НКВД, куда её отправляли дважды, Фрида Наумовна Шлёмова, жена Рухуллы Ахундова. С ранних моих лет и до самой своей смерти, в весьма преклонном возрасте, она называла меня детским именем - Вова. Однажды при встрече Фрида Наумовна рассказала об одном забавном эпизоде. Пришёл в ЦК мой отец и со смехом поведал, что, возвратясь домой со службы, застал детей, сосредоточенных на какой-то игре. Каково было его удивление, когда понял, что мы играем в чистку партии, с азартом "чистим" друг друга.
Если вдуматься, подобное у детей нашего двора не было случайностью. Вокруг чистки было много разговоров, взрослые при детях рассказывали со всеми подробностями, как она проходила - кого оставили в партии, кого "вычистили". Проходили чистки при большом скоплении народа, с участием беспартийных. Любопытен следующий эпизод. Одну из наших комнат родители уступили рабочему человеку Ивану Сафонову. Пришло время чистки отца, и Сафонову, очень отца любившему, захотелось сказать о нём что-то тёплое. Но поскольку по службе он с ним связан не был, решил пофантазировать на бытовую тему. Взяв слово, он заявил комиссии, что мама всё время донимает мужа по поводу того, что он мало приносит в дом продуктов, а тот категорически отказывается это делать, ограничиваясь общим скудным пайком. Ох и досталось соседу от мамы! Но дружеские отношения всё же сохранились, тем более, что человек действовал от души. Посмеялись - и всё!
Ответственных работников в то время не баловали привиллегиями. В зарплате для них был установлен партминимум, сперва он равнялся, по-моему, 187 рублям, потом поднялся до 210 рублей. Всё золотое, вплоть до обручальных колец, отец, как и многие другие, сдал в фонд голодающих. Ходили ответработники кто во что горазд. Однажды повезло наркомам: к приезду в Баку падишаха Афганистан Амануллы Хана им пошили шевиотовые костюмы.
Отец мой, высокий представительный мужчина, интеллигент до мозга костей, никогда не расставался с галстуком, даже тогда, когда ходил в "руководящем" кожаном пиджаке. Это очень раздражало члена партии с 1905 года, журналиста Евсея Гурвича. Он даже ходил по этому поводу в ЦК с заявлением: как можно Андреева считать коммунистом, когда он носит галстук. Парадокс тех лет!
По вечерам отец изучал тюркский язык, как тогда назывался азербайджанский, с трудом постигая мудрённый арабский алфавит. Иногда его вызывали на военные сборы. В доме хранилась, к нашей большой радости, выданная ему винтовка с обоймой патрон. Игра с ней была нашим любимым занятием. В отсутствие родителей мы заряжали винтовку, затем рывком открывали затвор, и пули одна за другой падали на пол. К счастью, хватило ума не нажимать на спусковой крючок ...
Вместе с родителями в часы похорон в Москве Ленина я и брат участвовали в коллосальном шествии по улицам Баку под гул заводских, железнодорожных, пароходных гудков. Запомнилось, у каждого частного магазина стояли его владельцы с приспущенными траурными флагами в руках.
В школу я пошёл с семи лет, годом раньше - брат. В нашей 16-й школе были прекрасные педагоги дореволюционной закалки. Проходя мимо учительской, часто можно было слышать французскую речь. Учили основательно. Но историю, или обществоведение, как тогда называли предмет, педагоги - не по своей вине - преподносили нам скачкообразно: первобытный строй - Великая французская революция - Парижская коммуна - 9-е января - Октябрьская революция. Можно себе представить с какими лоскутными знаниями о всемирной и даже своей, отечественной, истории нас выпустили после окончания первой ступени обучения - пяти классов.
До определённого года, не помню до какого, детей отпускали на пасху, затем праздничные дни стали учебными. С детства нам прививали убеждение, что религия - это плохо. Против школы была армянская церковь, и у учеников собирали подписи под требованием закрыть её, так как звон колоколов якобы мешает школьным занятиям. Признаться, они звонили не более одного двух-раз в день. Но церковь таки закрыли.
Но окончательно, пожалуй, я своим детским сознанием утвердился в мысли, что религия обман, когда в газете "Бакинский рабочий" в 1925 году появилась большая разоблачительная статья настоятеля бакинской железнодорожной церкви по фамилии Мамантавришвили. В ней он притворно раскаивался в том, что 27 лет обманывал народ, раскрывал при этом какие-то церковные тайны, приводил факты обмана священослужителями прихожан. Тем более осталась в памяти эта публикация, что Мамантавришвили в своё время, в Хашури, был хорошим приятелем моих родителей, соседом по квартире. Поясню, что родители в этом грузинском городе практиковали в качестве народных учителей.
В революционные дни 1905 года, рассказывала мама, Мамантавришвили оказал по-соседски весьма важную услугу отцу и его другу Григорию Михайловичу Волобуеву. Дело в том, что младший брат матери Владимир Биланов (меня потом назвали его именем) был революционером, казнённым впоследствии в 1907 году в Москве. В доме , на дне больших кувшинов с солениями он хранил самодельные бомбы. Трое названных, включая священника, отнесли их в степь и там зарыли. Но поп был всегда себе на уме: на митинге железнодорожников в поддержку революции заявлял с трибуны: "Братья, куда вы - туда я!". А когда пришли в Хашури каратели - казаки, устроил им большое угощение.
Не прибавили мне уважения к религии зрелые годы, когда, работая в КГБ, узнал, сколько среди священников было осведомителей. Мне рассказывали, например, что в период раскулачивания в Зеленчукском районе Ставрополья поп по кличке "Ворона" закладывал органам своих прихожан. Только ли он?
Время сейчас другое. Терпимость к верующим, исповедующим любое религиозное учение становится нормой поведения. Меня раздражает только то, что российское телевидение и центральные газеты взяли крен в сторону только православия, забывая о религиях других верующих.
Но пора более подробно рассказать о самом отце, тем более, что он был (это моё убеждение) незаурядной личностью. Окончил известную Горийскую учительскую семинарию, давшую немало выдающихся деятелей культуры, в том числе Узеира Гаджибекова, Муслима Магомаева, Дмитрия Гулия и других, порой не менее известных. Сын сапожника, оставшийся в раннем детстве сиротой, отец после окончания начальной школы в Пятигорске, услышал как-то о семинарии в Гори и отправился туда по Военно-грузинской дороге на попутных телегах, а больше - пешком. Приёмная комиссия забраковала его по здоровью, но он так ревел у дверей комиссии, что над ним сжалились и зачислили в студентом. По заведённым в семинарии правилам тут же вручили скрипку для занятий музыкой. Окончив учёбу, отец учительствовал в Хашури, где познакомился с моей мамой - Надеждой Николаевной Билановой, тоже народным учителем.
Отец матери Николай Биланов был из обедневших дворян, работал табельщиков в железнодорожном депо. Собственно доподлинно фамилия его Биланишвили, но грузинские дворяне отбрасывали окончание и назывались на русский манер. В прошлом веке он занимал видный полицейский пост, был приставом Шушинского уезда в Азербайджане (там же, в Шуше, родилась моя мать), но после побега восьми арестованных был разжалован, но не лишен дворянского звания. Повенчались мои родители уже после его смерти.
Любопытно складывалась семья матери. В детстве, как обедневшей, но всё-таки дворянке, ей было предоставлено право участвовать в лоторее для поступающих в заведение благородных девиц им. Святой Нины в Тифлисе, и она, единственная из ста претенденток, вытянула счастливый билет. Её брата Владимира я назвал выше. Он нежно любил сестру, о чём говорят сохранившиеся в доме почтовые открытки от него из разных стран Европы. О подробностях его казни в начале тридцатых годов рассказал журнал "Смена".
Но вернёмся к отцу. Занятие музыкой в семинарии пошло ему на пользу. Он неплохо играл на скрипке и сочинил даже детскую оперу "Весенняя сказка". Передо мной групповой снимок и выполненная типографским путём программа спектакля. На паспорту снимка - две картонные наклейки с позолоченными надписями: сверху - "дорогому своему маэстро Якову Сергеевичу Андрееву", снизу - "глубоко благодарный ему Нахаловский университет". Так в шутку величали своё училище в Нахаловке - пригороде Тифлиса - его питомцы, ставшие исполнителями ролей различных зверюшек - персонажей сказки. Снимок запечатлел их в сценическом одеянии вместе с автором.
Через многие годы я узнал, что вальс отца из этой оперы стал репертуаром духовых оркестров Грузии под названием "Марш Андреева". Мне даже удалось получить партитуру вальса. Остались дома нотные записи его "Колыбельной" и "Серенады".
В Тифлисе отец подвизался и как журналист-театровед. Был в добрых отношениях с братьями-композиторами Палиашвили, дружил с поэтом Сандро Канчели - родственником матери - отцом известного современного грузинского композитора Гиви Канчели. Родителя вспоминали, что одна из рецензий отца была посвящена гастролям в Тифлисе Веры Комиссаржевской незадолго до её ужасной смерти от чёрной оспы в Ташкенте.
Где-то в десятых годах ХХ века отец проходил военную службу в Елисаветполе (Гяндже), где затем остался на преподавательской работе. В Тифлис ему не суждено было возвратиться из-за принятого меньшевитской властью закона о грузинском гражданстве. В Гяндже в 1915 году родился я, второй сын у родителей.
Ещё об одной, неизвестной мне ранее подробности из биографии отца я случайно узнал от одного историка, с коим познакомился во время командировки в Ленкорань. Оказывается, отец в Гяндже возглавлял эсеровский Совет рабочих, крстьянских и солдатских лепутатов. Деятельность этого Совета явно в невыгодном для отца свете мой новый знакомый собирался описать в готовящейся книге. Она вышла позже, на азербайджанском языке, с содержанием её я так и не смог познакомиться. Правда, автор предлагал мне выступить в печати с рассказом о последующей полезной деятельности отца в рядах компартии. Да и на счету гянджинского Совета по признанию самого автора книги было немало добрых дел.
Примечательно, что после установления Советской власти в Азербайджане отец сотрудничал в газете "Коммунист" на русском языке, которую вначале редактировал А.И.Микоян. По рассказам отца, как-то тот спросил его, почему он не вступает в партию большевиков. Отец ответил, что не хочет, чтобы о нём говорили, как о "примазавшемся". Микоян заявил тогда: "Бросьте свои интеллигентские замашки, пишите заявление!". Так отец стал членом партии с 1920 года.
Как ничто в жизни не совершается даром, рекомендация будущего члена Политбюро ЦК ВКП(б) помогла отцу в тридцатых годах во время обмена партдокументов, когда ему пытались приписать нелепицу, что он бывший царский офицер. Помогло письменное обащение к Микояну, который подтвердил свою рекомендацию. Должен сказать, что позже, во время разгула репрессий, Микоян ни за кого из репрессированных не заступался. Письмо к нему с такой просьбой от сына М.Г.Плешакова обернулось в конце концов тем, что и он вместе с сестрой и матерью были отправлены в ссылку.
Справка партархива свидетельствует, что в апреле 1921 года Я.С.Андреев был утверждён членом редколлегий газет "Коммунист" и "Бакинский рабочий", в том же году стал заместителем редактора "Коммуниста", а позже - заместителем редактора газеты "Азербайджанские известия". В 1922 году непродолжительное время заведовал политпросветом Бакинского отдела народного образования, а в апреле стал редактором газеты "Труд". По-моему, деятельность его в этом качестве в течение четырёх с половиной лет - самая яркая после революции страница биографии отца.
Возвращусь чуть назад. Как-то я познакомился в Госархиве с подшивками газеты "Коммунист" за 1920-1921 годы. Встретил там публикации отца - международное обозрение, корреспонденцию о Пиршагинской детской колонии для бывших беспризорных. В последней, кроме всего, говорилось о незавидной доле воспитателей. Они за неимением обуви ходили босиком. Подробный отчёт был посвящён перезахоронению в Баку на бывшей площади Свободы 26-ти бакинских коммисаров. Кстати, об их деятельности и трагической судьбе он написал пьесу "Нефть и песок", перефразировав название известного романа Бланко Ибаньеса "Кровь и песок". Пьесу приобрёл Бакинский рабочий театр (БТР), но постановку не осуществил, отдав предпочтение приобретённой после пьесе "Город ветров" Киршона.
Любопытен отчёт отца об открытии памятника - тяжеловесного бюста Карлу Марксу. Митинг открыл Нариман Нариманов словами: "Нет больше сада "Парапет", отныне он - площадь Карла Маркса". И выразил надежду, что вскоре такие памятники откроются в Тифлисе, Еревани и в ... Стамбуле (видимо, с точки зрения мировой революции). За ним выступил оказавшийся в Баку Зиновьев. У того прогноз в части будущих памятников Марксу был куда более оптимистичен: он назвал Лондон. Тут же по предложению Нариманова Врангелевская улица была переименована в Зиновьевскую. Позже ей суждено было стать имени Кагановича, затем - Караева.
Воспоминания моего отца. Часть I
Воспоминания моего отца - Владимира Яковлевича Андреева
Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Удивительная вещь - человеческая память, её избирательность в отборе фактов и событий. Казалось бы ничто так не насыщает яркими впечатлениями, как война, однако успели потускнеть мои воспоминания о фронтовых эпизодах. А вот детские годы память выветрить не в силах. Наоборот, она постоянно высвечивает, как бы для переосмысления, казалось бы незначительные, но дорогие мгновения детских лет. А у меня, например, - даже не само детство, а, главным образом, моё взрослое окружение в семье известного журналиста и педагога.
Моего отца, Якова Сергеевича Андреева, редактора республиканской профсоюзной газеты "Труд", а затем декана первого в Азербайджане рабфака, постоянно окружали друзья - те же журналисты, писатели, музыканты, художники, не говоря уже о руководящих работниках всех рангов. К слову, весь наш дом по торговой (ныне Низами) улице, что против кинотеатра "Вэтэн", а в прошлом - "Пролетария", был заселен преимущественно партийным, советским и профсоюзным активом.
В одной квартире с нами жил замечательный человек, партийный деятель Закавказья Михаил Кахиани, арестованный и расстрелянный впоследствии, будучи уже председателем Комитета партийного контроля Ставрополья. После него комнату занимал Семен Гутин, председатель Союза горняков. Арестованный в 1938 году, он во время конвоирования на допрос бросился с верхнего этажа в пролёт летсницы и погиб.
Жил в доме известный партийный деятель и учёный Рухулла Ахундов с семьёй. Своего первенца родители назвали Фиолетом в честь Вани Фиолетова. Одна из педагогов Фиолетика, как все мы его звали, Любовь Бедзиновна Габараева, говорила впоследствии моей матери, что за всю её практику никогда она не имела столь умного и способного ученика. Рухулла Ахундов был арестован и расстрелян, а Фиолетик, в войну, только что достигнув совершеннолетия, добровольно ушёл на фронт "искупить вину отца". И погиб в первом же бою.
Не избежал репрессии и отец моего товарища по двору Вали Плешакова - нарком РКИ Михаил Григорьевич Плешаков - и он, и его семья.
Перечисленные ответственные работники - не единственные в нашем доме, кто попал в не щадящую никого чекистскую мясорубку. Но не уйти от факта: рядом с этими честнейшими и высоконравственными людьми вынужден назвать одиозную личность - Лаврентия Берия, начальника СОЧ (секретно-оперативной части) АзЧК. Жил он над нашей квартирой с матерью и двоюродным братом по фамилии Квиташвили. Моя мама, грузинка, часто беседовала с матерью Берия, от неё, в частности узнала, что он - сын священника, что он, кстати, скрывал, выдавая себя за сына бедного крестьянина.
Осталось в детской памяти, как (по-моему, в 1924 году) спускали с четвёртого этажа мебель и другие пожитки Берии в день его отъезда в Грузию в связи с назначением на должность председателя Тбилисского ЧК. Добавлю, что, работая в АзЧК, он выполнял, так сказать, общественную нагрузку - был у нас то ли домкомом, то ли входил в домком, во всяком случае ведал распределением мебели и богатой домашней утвари, реквизированной у бывших состоятельных жильцов дома, одного из лучших в Баку. Построен дом был в начале века братьями Тагиевыми, о чём говорил затейливый вензель на каждом выходящем на улицу балконе.
Деятельность Берии на новом месте неожиданно отозвалась бедой для нашей семьи. В Тифлисе была арестована младшая сестра моей матери Екатерина Биланова. Выехав срочно в Тифлис, мама сумела разыскать Берия, застав его в момент, когда он, направляясь на службу, садился в автомобиль. Просьбу об освобождении сестры, хотя и неохотно, он обещал удовлетворить. Многозначительно замечание при этом - "только ради Яши", т.е. моего отца, по существу, ничего не означало. Сестра и двоюродная племянница мамы - дочь известного в Грузии гинеколога профессора Тиконадзе, обе - молодые красавицы (мама ходатайствовала за обеих), были арестованы за невинную болтовню. Берия освободил и ту, и другую, а маминой племяннице тут же назначил свидание, и дальше донимал предложением выйти за него замуж. Но перспектива выдать дочь замуж за коммуниста, да ещё и чекиста, пришлась не по нраву родителям, и предложение было бурно отвергнуто и ими, и её самой.
Может не к слову, мне - девятилетнему мальчишке - довелось видеть даже самого Троцкого. Это было во время выступления его перед огромным скоплением народа с балкона Маиловского, как называли тогда нынешнюю бакинскую оперу, театра. Нам с братом удалось забраться на крышу одноэтажного дома, что напротив оперы, и оттуда разглядывать именитого гостя. Запомнилась его знаменитая бородка и военная форма с "разговорами" - поперечными красными нашивками на шинели.
Вспоминаю, в 1921 году в гости к отчу пришёл один из видных азербайджанских большевиков Дадаш Буниатзаде. Увидев на мне калоши, одетые на носок, - другой обуви у меня не было - он решил помочь ребёнку и написал записку в наркомат земледелия, который тогда возглавлял. Кончилось все тем, что по этой записке выдали ботинки ... 42-го размера, чему был несказанно рад отец, так как ходил в потрёпанных.
Каждое лето семья выезжала на апшеронские дачи - в Бузовны, Пиршаги, Шувеляны. В четверг, под пятницу (она тогда была днём отдыха) приезжал отец - на пролетке, подаренной начальником Азнефти А.П.Серебровским редакции "Труда", видимо, за хорошее освещение трудовых будней нефтянников.
Не помню в каком году, Александр Павлович выезжал в Америку и оттуда послал отцу красочную открытку с изображением нефтяных промыслов Калифорнии. С коротким текстом: "Яша, где твои фонтаны? Саша". Серебровский, будучи начальником "Главзолота" был репрессирован. И врядли кто меня осудит за то, что его открытку я уничтожил из страха за отца, хотя в то время он с нами не жил (о чём расскажу позже). Комична дальнейшая судьба упомянутой пролётки. Редакция "Труда", видимо из-за нехватки средств на её содержание, продала её ... той же Азнефти.
Помню хорошо семью редактора газеты "Бакинский рабочий" Петра Ивановича Чагина, отдыхавшую как-то вместе с нами на даче в Бузовнах. Там мама близко сошлась с матерью Чагина - Болдовкиной, а позже познакомилась с его братом - Василием Болдовкиным, сотрудником советского посольства в Тегеране. Нас на даче часто забавляла очаровательная малолетняя дочь Чагиных Роза, кстати, любимица Сергея Есенина - большого друга её отца. Она и нас на даче радовала умилительными выходками. Как-то раз, прогуливаясь по общей веранде, она заглянула в открытую дверь нашей комнаты и увидела, что мы едим арбуз. С уморительной миной на лице девочка разразилась тирадой: "Что-то мне хочется, арбузика что ли?" Долго потом в обеих семьях пересказывался этот забавный эпизод. Повзрослев, Роза много лет была корректором издательства "Азернешр".
По рассказу мамы, как-то Есенин в взвинченном состоянии, то ли в Бузовнах, то ли в Мардакянах на даче Чагина, пытался броситься вниз с высокой веранды верхнего этажа здания. Удержала его силой жена Чагина Клара.
Уже в зрелые годы от Бориса Каплуна, журналиста, работавшего в прошлом в редакции у отца, я узнал, что Есенин, в сильно пьяном виде, посетил нашу квартиру в Баку вместе с журналистом Сергеем Пиром (Пиривердиевым), соседом по дому. Изрядно был пьян и Пир. Мучаясь жаждой, он пошёл на кухню и вместо воды хлебнул из чашки с керосином. Больше отличился Есенин, выплеснувший на пол отцовского кабинета выпитое и съеденное. По словам Каплуна, отец якобы сказал тогда гостю: "Ты позоришь советскую поэзию!". На что тот ответил: "Ничего, так все делают!".
Но вернусь к Бузовнам. В нашем доме в Баку жил журналист и поэт Михаил Данилов. К слову, прекрасный пловец. Отдыхая на той же даче в Бузовнах, он брал нас с братом на берег моря и показывал различные приёмы плавания. Поражал один из них - "тихий выход корабля", как называл его дядя Миша. На наших глазах он выплывал из-под скалы ... сидя на воде. Отличился он, между прочим, тем, что спас тонущего секретаря Бакинского горкома партии Рохлина, вытянув его за волосы из водоворота. Но, конечно, не одним этим был славен Михаил Данилов, один из популярных бакинских поэтов. Я горько плакал, читая в его сборнике стихотворение "Слоник", посвящённое умершему в раннем детстве сыну. Поясню: игрушечный слоник был любимой забавой мальчика.
У отца в гостях побывал по приезде в Баку драматург Николай Погодин. А Василий Каменский исполнял в наше квартире своего "Стеньку Разина", аккомпонируя себе на бояне.
Большим приятелем отца был скульптор Эрзя, позже снискавший себе мировую славу. Помню его примечательную шевелюру - прямые соломенного цвета волосы, свисающие почти до плеч. Степан Дмитриевич иногда садился идрать в шашки со мной и братом, причём, то ли нарочно, то ли по рассеянности, забывал брать выигранную шашку, и мы с восторгом кричали: "Фука!". У Эрьзя где-то у нынешнего института (речь идёт о Баку, Л.) и бывшей площади 26-ти была просторная мастерская с
гигантскими качелями. Кататься на них ходил мой брат с товарищами. А мне почему-то не досталось такое удовольствие.
Отца во время пребывания в Баку непременно посещал Вардин - ещё один известный в то время человек - редактор московского литературного журнала "На посту". Этот заголовок трансформировался затем в название осуждённого партией течения в литературе - "напостовцы". Впоследствие Вардин был репрессирован во время карательной истерии по поводу смерти С.М.Кирова. Весёлый и жизнерадостный, он знал много песен, которые родители с удовольствием слушали в его исполнении.
А самое светлое впечатление я сохранил о близком товарище отца - Борисе Бархашове, комсомольском вожаке, ставшем затем первым редактором бакинской газеты "Вышка". Я до сих пор храню свидетельствующее о его душевности, написанное на бланке своей газеты письмо по поводу безвременной смерти моего брата в августе 1928 года. Нельзя без глубокого волнения читать эти строки соболезнования, наполненные неподдельной скорбью в связи большой бедой, постигшей его близких друзей. Он ушёл с похорон, будучи не в силах наблюдать эту печальную картину.
Среди сотрудников "Труда" почему-то было немало медиков. Работая корреспондентами, они завершали своё медицинское образование. Почти все они стали видными специалистами избранной профессии. Известны были бакинцам имена невропатолога Бермана, отоларинголога Байтмана, доктора Зельдеса, по-моему, терапевта. Получил известность, но главными образом в качестве журналиста, ещё один врач - Михаил Гелерштейн. В "Труде" часто появлялись его стихотворные фельетоны под псевдонимом "Дядя Миша". В этом жанре до преклонных лет работал в других газетах хороший знакомый отца Юрий Фидлер, известный под псевдонимом "Егор Ехидный".
Как-то позже доктор Зельдес рассказал мне, что его собирались послать от газеты на какой-то рабочий конгресс в Германию. На отъезд нужна была санкция Кирова. Приняв Зельдеса, юношу по годам, Киров решил, что он слишком молод для такой миссии. А отца молодость своего работника не смущала. Он даже поручил ему присутствовать на выступлении Троцкого на заседании в оперном театре и дать об этом отчёт в газету. Причём, по живой записи без согласования с ЦК, как это стало практиковаться позже и превратилось в неукоснительное правило для редакций газет.
Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Удивительная вещь - человеческая память, её избирательность в отборе фактов и событий. Казалось бы ничто так не насыщает яркими впечатлениями, как война, однако успели потускнеть мои воспоминания о фронтовых эпизодах. А вот детские годы память выветрить не в силах. Наоборот, она постоянно высвечивает, как бы для переосмысления, казалось бы незначительные, но дорогие мгновения детских лет. А у меня, например, - даже не само детство, а, главным образом, моё взрослое окружение в семье известного журналиста и педагога.
Моего отца, Якова Сергеевича Андреева, редактора республиканской профсоюзной газеты "Труд", а затем декана первого в Азербайджане рабфака, постоянно окружали друзья - те же журналисты, писатели, музыканты, художники, не говоря уже о руководящих работниках всех рангов. К слову, весь наш дом по торговой (ныне Низами) улице, что против кинотеатра "Вэтэн", а в прошлом - "Пролетария", был заселен преимущественно партийным, советским и профсоюзным активом.
В одной квартире с нами жил замечательный человек, партийный деятель Закавказья Михаил Кахиани, арестованный и расстрелянный впоследствии, будучи уже председателем Комитета партийного контроля Ставрополья. После него комнату занимал Семен Гутин, председатель Союза горняков. Арестованный в 1938 году, он во время конвоирования на допрос бросился с верхнего этажа в пролёт летсницы и погиб.
Жил в доме известный партийный деятель и учёный Рухулла Ахундов с семьёй. Своего первенца родители назвали Фиолетом в честь Вани Фиолетова. Одна из педагогов Фиолетика, как все мы его звали, Любовь Бедзиновна Габараева, говорила впоследствии моей матери, что за всю её практику никогда она не имела столь умного и способного ученика. Рухулла Ахундов был арестован и расстрелян, а Фиолетик, в войну, только что достигнув совершеннолетия, добровольно ушёл на фронт "искупить вину отца". И погиб в первом же бою.
Не избежал репрессии и отец моего товарища по двору Вали Плешакова - нарком РКИ Михаил Григорьевич Плешаков - и он, и его семья.
Перечисленные ответственные работники - не единственные в нашем доме, кто попал в не щадящую никого чекистскую мясорубку. Но не уйти от факта: рядом с этими честнейшими и высоконравственными людьми вынужден назвать одиозную личность - Лаврентия Берия, начальника СОЧ (секретно-оперативной части) АзЧК. Жил он над нашей квартирой с матерью и двоюродным братом по фамилии Квиташвили. Моя мама, грузинка, часто беседовала с матерью Берия, от неё, в частности узнала, что он - сын священника, что он, кстати, скрывал, выдавая себя за сына бедного крестьянина.
Осталось в детской памяти, как (по-моему, в 1924 году) спускали с четвёртого этажа мебель и другие пожитки Берии в день его отъезда в Грузию в связи с назначением на должность председателя Тбилисского ЧК. Добавлю, что, работая в АзЧК, он выполнял, так сказать, общественную нагрузку - был у нас то ли домкомом, то ли входил в домком, во всяком случае ведал распределением мебели и богатой домашней утвари, реквизированной у бывших состоятельных жильцов дома, одного из лучших в Баку. Построен дом был в начале века братьями Тагиевыми, о чём говорил затейливый вензель на каждом выходящем на улицу балконе.
Деятельность Берии на новом месте неожиданно отозвалась бедой для нашей семьи. В Тифлисе была арестована младшая сестра моей матери Екатерина Биланова. Выехав срочно в Тифлис, мама сумела разыскать Берия, застав его в момент, когда он, направляясь на службу, садился в автомобиль. Просьбу об освобождении сестры, хотя и неохотно, он обещал удовлетворить. Многозначительно замечание при этом - "только ради Яши", т.е. моего отца, по существу, ничего не означало. Сестра и двоюродная племянница мамы - дочь известного в Грузии гинеколога профессора Тиконадзе, обе - молодые красавицы (мама ходатайствовала за обеих), были арестованы за невинную болтовню. Берия освободил и ту, и другую, а маминой племяннице тут же назначил свидание, и дальше донимал предложением выйти за него замуж. Но перспектива выдать дочь замуж за коммуниста, да ещё и чекиста, пришлась не по нраву родителям, и предложение было бурно отвергнуто и ими, и её самой.
Может не к слову, мне - девятилетнему мальчишке - довелось видеть даже самого Троцкого. Это было во время выступления его перед огромным скоплением народа с балкона Маиловского, как называли тогда нынешнюю бакинскую оперу, театра. Нам с братом удалось забраться на крышу одноэтажного дома, что напротив оперы, и оттуда разглядывать именитого гостя. Запомнилась его знаменитая бородка и военная форма с "разговорами" - поперечными красными нашивками на шинели.
Вспоминаю, в 1921 году в гости к отчу пришёл один из видных азербайджанских большевиков Дадаш Буниатзаде. Увидев на мне калоши, одетые на носок, - другой обуви у меня не было - он решил помочь ребёнку и написал записку в наркомат земледелия, который тогда возглавлял. Кончилось все тем, что по этой записке выдали ботинки ... 42-го размера, чему был несказанно рад отец, так как ходил в потрёпанных.
Каждое лето семья выезжала на апшеронские дачи - в Бузовны, Пиршаги, Шувеляны. В четверг, под пятницу (она тогда была днём отдыха) приезжал отец - на пролетке, подаренной начальником Азнефти А.П.Серебровским редакции "Труда", видимо, за хорошее освещение трудовых будней нефтянников.
Не помню в каком году, Александр Павлович выезжал в Америку и оттуда послал отцу красочную открытку с изображением нефтяных промыслов Калифорнии. С коротким текстом: "Яша, где твои фонтаны? Саша". Серебровский, будучи начальником "Главзолота" был репрессирован. И врядли кто меня осудит за то, что его открытку я уничтожил из страха за отца, хотя в то время он с нами не жил (о чём расскажу позже). Комична дальнейшая судьба упомянутой пролётки. Редакция "Труда", видимо из-за нехватки средств на её содержание, продала её ... той же Азнефти.
Помню хорошо семью редактора газеты "Бакинский рабочий" Петра Ивановича Чагина, отдыхавшую как-то вместе с нами на даче в Бузовнах. Там мама близко сошлась с матерью Чагина - Болдовкиной, а позже познакомилась с его братом - Василием Болдовкиным, сотрудником советского посольства в Тегеране. Нас на даче часто забавляла очаровательная малолетняя дочь Чагиных Роза, кстати, любимица Сергея Есенина - большого друга её отца. Она и нас на даче радовала умилительными выходками. Как-то раз, прогуливаясь по общей веранде, она заглянула в открытую дверь нашей комнаты и увидела, что мы едим арбуз. С уморительной миной на лице девочка разразилась тирадой: "Что-то мне хочется, арбузика что ли?" Долго потом в обеих семьях пересказывался этот забавный эпизод. Повзрослев, Роза много лет была корректором издательства "Азернешр".
По рассказу мамы, как-то Есенин в взвинченном состоянии, то ли в Бузовнах, то ли в Мардакянах на даче Чагина, пытался броситься вниз с высокой веранды верхнего этажа здания. Удержала его силой жена Чагина Клара.
Уже в зрелые годы от Бориса Каплуна, журналиста, работавшего в прошлом в редакции у отца, я узнал, что Есенин, в сильно пьяном виде, посетил нашу квартиру в Баку вместе с журналистом Сергеем Пиром (Пиривердиевым), соседом по дому. Изрядно был пьян и Пир. Мучаясь жаждой, он пошёл на кухню и вместо воды хлебнул из чашки с керосином. Больше отличился Есенин, выплеснувший на пол отцовского кабинета выпитое и съеденное. По словам Каплуна, отец якобы сказал тогда гостю: "Ты позоришь советскую поэзию!". На что тот ответил: "Ничего, так все делают!".
Но вернусь к Бузовнам. В нашем доме в Баку жил журналист и поэт Михаил Данилов. К слову, прекрасный пловец. Отдыхая на той же даче в Бузовнах, он брал нас с братом на берег моря и показывал различные приёмы плавания. Поражал один из них - "тихий выход корабля", как называл его дядя Миша. На наших глазах он выплывал из-под скалы ... сидя на воде. Отличился он, между прочим, тем, что спас тонущего секретаря Бакинского горкома партии Рохлина, вытянув его за волосы из водоворота. Но, конечно, не одним этим был славен Михаил Данилов, один из популярных бакинских поэтов. Я горько плакал, читая в его сборнике стихотворение "Слоник", посвящённое умершему в раннем детстве сыну. Поясню: игрушечный слоник был любимой забавой мальчика.
У отца в гостях побывал по приезде в Баку драматург Николай Погодин. А Василий Каменский исполнял в наше квартире своего "Стеньку Разина", аккомпонируя себе на бояне.
Большим приятелем отца был скульптор Эрзя, позже снискавший себе мировую славу. Помню его примечательную шевелюру - прямые соломенного цвета волосы, свисающие почти до плеч. Степан Дмитриевич иногда садился идрать в шашки со мной и братом, причём, то ли нарочно, то ли по рассеянности, забывал брать выигранную шашку, и мы с восторгом кричали: "Фука!". У Эрьзя где-то у нынешнего института (речь идёт о Баку, Л.) и бывшей площади 26-ти была просторная мастерская с
гигантскими качелями. Кататься на них ходил мой брат с товарищами. А мне почему-то не досталось такое удовольствие.
Отца во время пребывания в Баку непременно посещал Вардин - ещё один известный в то время человек - редактор московского литературного журнала "На посту". Этот заголовок трансформировался затем в название осуждённого партией течения в литературе - "напостовцы". Впоследствие Вардин был репрессирован во время карательной истерии по поводу смерти С.М.Кирова. Весёлый и жизнерадостный, он знал много песен, которые родители с удовольствием слушали в его исполнении.
А самое светлое впечатление я сохранил о близком товарище отца - Борисе Бархашове, комсомольском вожаке, ставшем затем первым редактором бакинской газеты "Вышка". Я до сих пор храню свидетельствующее о его душевности, написанное на бланке своей газеты письмо по поводу безвременной смерти моего брата в августе 1928 года. Нельзя без глубокого волнения читать эти строки соболезнования, наполненные неподдельной скорбью в связи большой бедой, постигшей его близких друзей. Он ушёл с похорон, будучи не в силах наблюдать эту печальную картину.
Среди сотрудников "Труда" почему-то было немало медиков. Работая корреспондентами, они завершали своё медицинское образование. Почти все они стали видными специалистами избранной профессии. Известны были бакинцам имена невропатолога Бермана, отоларинголога Байтмана, доктора Зельдеса, по-моему, терапевта. Получил известность, но главными образом в качестве журналиста, ещё один врач - Михаил Гелерштейн. В "Труде" часто появлялись его стихотворные фельетоны под псевдонимом "Дядя Миша". В этом жанре до преклонных лет работал в других газетах хороший знакомый отца Юрий Фидлер, известный под псевдонимом "Егор Ехидный".
Как-то позже доктор Зельдес рассказал мне, что его собирались послать от газеты на какой-то рабочий конгресс в Германию. На отъезд нужна была санкция Кирова. Приняв Зельдеса, юношу по годам, Киров решил, что он слишком молод для такой миссии. А отца молодость своего работника не смущала. Он даже поручил ему присутствовать на выступлении Троцкого на заседании в оперном театре и дать об этом отчёт в газету. Причём, по живой записи без согласования с ЦК, как это стало практиковаться позже и превратилось в неукоснительное правило для редакций газет.
Воспоминания моего отца. Вступление
Эта серия моих публикаций имеет предысторию.
Надежда Петровна Гасанова (органически не переношу слово френд, тем более в приложении к лицу женского рода), которую я очень и очень уважаю за многие качества, в том числе безупречный художественный вкус, широту кругозора и объективность, пол года назад опубликовала материал под названием "Степан Дмитриевич Эрьзя", посвященный гениальному скульптору - знаменитому сыну мордовского народа (ngasanova.livejournal.com/12963.html). В комментарии к этой публикации я обратил внимание на то, что бывшее здание дома пионеров в Баку украшено скульптурами С.Д.Эрзи, о чём Надежда Петровна, живущая в Баку, не знала. Там же я обмолвился о том, что дед мой близко дружил с Эрьзей и что бабушка мне много о нем рассказывала.
Несколько дней назад я получил письмо следующего содержания:
Здравствуйте, уважаемый Леонид Андреев!
Я постоянно слежу за информацией об Эрьзе в Интернет, но Вас нашла только что. И сразу пишу Вам. Я - Клюева Ирина Васильевна, профессор Мордовского государственного университета им. Н.П. Огарева (г. Саранск). Много лет занимаюсь изучением биографии и творчества Эрьзи, ищу сведения о его окружении. Я автор двух монографий - о его работах и о его учениках. Готовлю еще несколько книг о нем. Практически готова книга о женщинах - его моделях.
Ваша информация меня чрезвычайно заинтересовала. Кто Ваш дед и Ваша бабушка? Как они были связаны с Эрьзей? Что они Вам о нем рассказывали? Была бы чрезмерно благодарна Вам, если бы Вы мне об этом рассказали.
С уважением, И.В. Клюева
После моего краткого ответа я получил письмо от Ирины Васильевны:
Уважаемый Леонид Владимирович!
Большое спасибо за ответ. Я, кажется, поняла, кто Ваш дед - это Яков Сергеевич Андреев? Посылаю Вам текст его статьи об Эрьзе, опубликованный в газете "Труд" в 1924 г. под инициалами "Я.А.". Буду очень благодарна, если Вы о нем расскажете - о нем и его семье, т.е. Вашей семье, об Эрьзе, об окружении и т.д. Мне интересно все. Большинство текстов статей об Эрьзе из прессы того времени у меня есть, я их собрала по архивам и библиотекам.
Я реконструировала историю отношений Эрьзи с журналистом и писателем Георгием Шилиным, который печатался и в "Труде", и в "Бакинском рабочем". Он много писал об Эрьзе. Они были большими друзьями. Шилин жил с 1929 г. в Ленинграде (видимо, Чагин его перетащил за собой), стал писателем довольно известным в то время, а в 1938 г. был расстрелян (раньше считался датой смерти 1941 год). Сейчас он практически забыт, его не переиздают.
В моей книге об учениках Эрьзи (она называется "Художественно-педагогическая деятельность Степана Эрьзи" (Саранск, 2007) рассказывается и о его учениках в Баку. Я все собрала, что можно было найти о его пребывании в Баку, но, конечно, хотелось бы побольше материала - самого разноообразного.
Буду ждать информации от Вас.
В каком году родился Ваш дед?
Всего самого доброго.
И.К.
К этому письму Ирина Васильевна приложила статью моего деда под названием "Прекратить бы! Ещё о скульпторе Эрзя и Наркомпросе", опубликованную в бакинской газете "Труд" 12-го августа 1924 года. В этой статье мой дед писал о бюрократической волоките с выдачей жилого помещения для С.Д.Эрзи, приглашённого на работу в Баку. Газетная вырезка этой статьи, по словам И.В.К. храниться в альбоме С.Д.Эрзи в Отделе рукописей Государственного Русского музея в Санкт-Петербурге.
Об Эрьзе я знал немало. Несмотря на довольно неплохую память, я никак не могу вспомнить человека, который рассказывал мне в Москве в какой нищете умер этот великий художник, поверивший во враньё официальных советских врунов и вернувшийся на родину. Я всегда с огромным уважением и благоговением относился к труду историков, в особенности тех, кто посвящает себя изучению жизни великих людей. Косвенно таких историков в широкой среде оценивают по популярности, по тому покупают или не покупают их книги. Но среди них большая доля и таких, для которых художественное описание жизни замечательных людей - это просто один из способов поделиться своими знаниями с большим кругом людей в надежде удивить и увлечь их тем, что поразило этих учёных и навсегда сделало поклонниками выдающегося таланта. Самое удивительное, что для детального и правдивого описания жизни одного великого человека может понадобиться жизнь множества учёных, поскольку очень часто несколько дней из жизни человека становится объектом детальных многолетних исследований. Здесь нужен особый талант и особые способности, поскольку совершенно тривиальным и многократно описанным является факт того, что очень часто даже члены семьи, прожившие всю жизнь с человеком, не подозревали о том, что он был незаурядной личностью и не только в масштабе города и посёлка, в кругу родственников и товарищей по работе. Например, по свидетельству историка Светония мать и бабушка римского императора Клавдия (вошедшего в историю под именем Божественного Клавдия) попросту считали его идиотом.
Интернет не только облегчил жизнь историков, но, как мне кажется, в большей степени её затруднил. Ведь раньше по большей части историки опирались на некоторые общепринятые версии тех или иных событий и интерпретаций поведения знаменитостей, основанные на хранящихся в архивах воспоминаниях современников и других свидетельств. Многие из этих версий не вызывали критики только из-зи отсутствия необходимых доказательств противоположного мнения. Об избирательности советских архивов даже не стоит говорить. Дело в том, что с развитием интернета в руки историков стало попадать значительно большее многообразие свидетельств, и это привело к тому, что те или иные упрощённые версии могли стать объектом лавинообразной критики, а следовательно труд учёных во всё большей степени стал требовать от них большей технической подготовки, интеллектуальных усилий, скрупулёзности, педантизма и объективности, короче говоря, более высокого профессионализма. Если начётничество и болтологическая эквилибристика где-то ещё сохраняются в странах бывшего социалистического лагеря, то там, где человек человеку - волк, интернет действительно вызвал революционные по своему масштабу сдвиги в исторической науке. Письмо, которое я получил от И.В.Клюевой является наглядной иллюстрацией к тому, о чём я говорил выше.
В Америке нет на улицах бродячих псов. Иногда дорогу перебегают койоты, но они настолько стали цивилизованными, что сначала смотрят налево, потом направо и только после этого перебегают дорогу. В СССР везде во всех городах можно было встретить множество бездомных дворняг. Говорят, что сейчас в Москве их десятки тысяч. Я всю свою жизнь был поклонником собачьего интеллекта (не побоюсь это именно так назвать) и собачьей порядочности, у нас в семье было много собак, и я всегда жалел и уважал дворняг, поскольку не они виноваты в том, что человек, сделал их объектом насильственной эволюции, а, отучив охотиться, бросил на произвол судьбы. От высокопородных собак дворняг отличает то, что никто не знает родословной последних. Но все знают, что очень часто дворняги (и не только бездомные) отличаются повышенным интеллектом. Среди людей дворнягами я называю не тех, которые не знают своей родословной, не знают истории своей семьи, поскольку это очень часто было просто недоступно, особенно в условиях того, что творилось в условиях марксизма-бандитизма в нашей стране, но тех, которых это абсолютно не интересует. С настоящими дворнягами их роднит то, что и тех, и других хочется пожалеть, а отличает, что первые являются не такими воинствующими эгоистами, как вторые.
О людях-дворнягах я мог бы написать большой труд, но в данном конкретном случае упоминаю это лишь в связи с тем, что всю жизнь прекрасно осознавал душевную неполноценность таких людей и с самого раннего возраста старался быть на них непохожим. Именно по этой причине я впитывал, вспоминал и запоминал на всю жизнь все то, что стало так или иначе известно мне из истории жизни моей семьи. Дело в том, что и отец и мать мои (соответственно, 1915 и 1913 года рождения) работали в органах (не здравоохранения). В те времена многие детали истории семьи рассказывать ребёнку было просто смертельно опасно. По этой причине многое я узнавал в основном от своей бабушки, да и то не прямо, а склеивая вместе отдельные фрагменты её воспоминаний. Некоторые эпизоды из истории жизни моей семьи я опубликовал в нескольких рассказах на моём сайте в ЖЖ, например, рассказ "Гостинница для малосемейных" (systemity.livejournal.com/8431.html) или рассказ "Живые мёртвые и мёртвые живые" (1001.ru/arc/andreevl/issue36/). Уже потом, когда я опубликовал эти рассказы, я обнаружил, что допустил там несколько ошибок, но я придерживаюсь правила, ничего из написанного не вырезать, в том числе комментарии, приходящии на написанное мною.
В конце своего рассказа я высказал такую мысль:
"Я занимаюсь теорией функционирования природных (real-world) систем. История является наиболее сложной из природных систем, поскольку пространство существования истории невероятно многомерно. Системы характеризуются тем, что все их компоненты взаимодействуют друг с другом по принципу самоорганизации. Т.е. любая самая микроскопическая часть системы несёт в себе признаки взаимодействия всех её компонентов, а не только этой микроскопической части. История бывшей гостинницы для малосемейных также является частью системы, частью трагической истории нашей страны и истории Азербайджана. И этот микроскопический фрагмент объективной истории имеет не меньшее значение для восстановления её ткани, чем описанные в учебниках абстракции учёных-историков."
Мой отец, который скончался в Израиле в возрасте 92 лет, был корреспондентом ТАСС и работал заведующим сельскохозяйственного отдела телеграфного агентства Азербайджана. От него остались записи воспоминаний, в том числе воспоминаний об его детстве. Я думал, что эти записи интересны только членам моей семьи. Письмо, полученное от Ирины Васильевны Клюевой, заставило меня задуматься над тем, что воспоминания моего отца - это не только достояние моей семьи. В них описываются некоторые подробности жизни Азербайджана 20-30-х годов, косвенно и Кавказа, упоминаются знаменитые личности, многие из которых вошли в историю, многие из которых были уничтожены коммунистами. И хотя воспоминаниям о Степане Дмитриевиче Эрьзе посвящён всего один абзац, там содержиться много данных, которые могут заинтересовать историков и вообще людей, интересующихся историей Закавказья. Именно поэтому я решил опубликовать восмоминания моего отца об его детстве.
Текст воспоминаний довольно длинный. Придётся подать его в виде 3-4 частей. Если кому-то воспоминания моего отца покажутся тягомотными и неинтересными, то он может их не читать и даже, как говорят в простонародьи, "расфренжить" меня. Но я всё же сильно надеюсь, что эти воспоминания будут интересны людям, которым небезинтересна история Кавказа.
Надежда Петровна Гасанова (органически не переношу слово френд, тем более в приложении к лицу женского рода), которую я очень и очень уважаю за многие качества, в том числе безупречный художественный вкус, широту кругозора и объективность, пол года назад опубликовала материал под названием "Степан Дмитриевич Эрьзя", посвященный гениальному скульптору - знаменитому сыну мордовского народа (ngasanova.livejournal.com/12963.html). В комментарии к этой публикации я обратил внимание на то, что бывшее здание дома пионеров в Баку украшено скульптурами С.Д.Эрзи, о чём Надежда Петровна, живущая в Баку, не знала. Там же я обмолвился о том, что дед мой близко дружил с Эрьзей и что бабушка мне много о нем рассказывала.
Несколько дней назад я получил письмо следующего содержания:
Здравствуйте, уважаемый Леонид Андреев!
Я постоянно слежу за информацией об Эрьзе в Интернет, но Вас нашла только что. И сразу пишу Вам. Я - Клюева Ирина Васильевна, профессор Мордовского государственного университета им. Н.П. Огарева (г. Саранск). Много лет занимаюсь изучением биографии и творчества Эрьзи, ищу сведения о его окружении. Я автор двух монографий - о его работах и о его учениках. Готовлю еще несколько книг о нем. Практически готова книга о женщинах - его моделях.
Ваша информация меня чрезвычайно заинтересовала. Кто Ваш дед и Ваша бабушка? Как они были связаны с Эрьзей? Что они Вам о нем рассказывали? Была бы чрезмерно благодарна Вам, если бы Вы мне об этом рассказали.
С уважением, И.В. Клюева
После моего краткого ответа я получил письмо от Ирины Васильевны:
Уважаемый Леонид Владимирович!
Большое спасибо за ответ. Я, кажется, поняла, кто Ваш дед - это Яков Сергеевич Андреев? Посылаю Вам текст его статьи об Эрьзе, опубликованный в газете "Труд" в 1924 г. под инициалами "Я.А.". Буду очень благодарна, если Вы о нем расскажете - о нем и его семье, т.е. Вашей семье, об Эрьзе, об окружении и т.д. Мне интересно все. Большинство текстов статей об Эрьзе из прессы того времени у меня есть, я их собрала по архивам и библиотекам.
Я реконструировала историю отношений Эрьзи с журналистом и писателем Георгием Шилиным, который печатался и в "Труде", и в "Бакинском рабочем". Он много писал об Эрьзе. Они были большими друзьями. Шилин жил с 1929 г. в Ленинграде (видимо, Чагин его перетащил за собой), стал писателем довольно известным в то время, а в 1938 г. был расстрелян (раньше считался датой смерти 1941 год). Сейчас он практически забыт, его не переиздают.
В моей книге об учениках Эрьзи (она называется "Художественно-педагогическая деятельность Степана Эрьзи" (Саранск, 2007) рассказывается и о его учениках в Баку. Я все собрала, что можно было найти о его пребывании в Баку, но, конечно, хотелось бы побольше материала - самого разноообразного.
Буду ждать информации от Вас.
В каком году родился Ваш дед?
Всего самого доброго.
И.К.
К этому письму Ирина Васильевна приложила статью моего деда под названием "Прекратить бы! Ещё о скульпторе Эрзя и Наркомпросе", опубликованную в бакинской газете "Труд" 12-го августа 1924 года. В этой статье мой дед писал о бюрократической волоките с выдачей жилого помещения для С.Д.Эрзи, приглашённого на работу в Баку. Газетная вырезка этой статьи, по словам И.В.К. храниться в альбоме С.Д.Эрзи в Отделе рукописей Государственного Русского музея в Санкт-Петербурге.
Об Эрьзе я знал немало. Несмотря на довольно неплохую память, я никак не могу вспомнить человека, который рассказывал мне в Москве в какой нищете умер этот великий художник, поверивший во враньё официальных советских врунов и вернувшийся на родину. Я всегда с огромным уважением и благоговением относился к труду историков, в особенности тех, кто посвящает себя изучению жизни великих людей. Косвенно таких историков в широкой среде оценивают по популярности, по тому покупают или не покупают их книги. Но среди них большая доля и таких, для которых художественное описание жизни замечательных людей - это просто один из способов поделиться своими знаниями с большим кругом людей в надежде удивить и увлечь их тем, что поразило этих учёных и навсегда сделало поклонниками выдающегося таланта. Самое удивительное, что для детального и правдивого описания жизни одного великого человека может понадобиться жизнь множества учёных, поскольку очень часто несколько дней из жизни человека становится объектом детальных многолетних исследований. Здесь нужен особый талант и особые способности, поскольку совершенно тривиальным и многократно описанным является факт того, что очень часто даже члены семьи, прожившие всю жизнь с человеком, не подозревали о том, что он был незаурядной личностью и не только в масштабе города и посёлка, в кругу родственников и товарищей по работе. Например, по свидетельству историка Светония мать и бабушка римского императора Клавдия (вошедшего в историю под именем Божественного Клавдия) попросту считали его идиотом.
Интернет не только облегчил жизнь историков, но, как мне кажется, в большей степени её затруднил. Ведь раньше по большей части историки опирались на некоторые общепринятые версии тех или иных событий и интерпретаций поведения знаменитостей, основанные на хранящихся в архивах воспоминаниях современников и других свидетельств. Многие из этих версий не вызывали критики только из-зи отсутствия необходимых доказательств противоположного мнения. Об избирательности советских архивов даже не стоит говорить. Дело в том, что с развитием интернета в руки историков стало попадать значительно большее многообразие свидетельств, и это привело к тому, что те или иные упрощённые версии могли стать объектом лавинообразной критики, а следовательно труд учёных во всё большей степени стал требовать от них большей технической подготовки, интеллектуальных усилий, скрупулёзности, педантизма и объективности, короче говоря, более высокого профессионализма. Если начётничество и болтологическая эквилибристика где-то ещё сохраняются в странах бывшего социалистического лагеря, то там, где человек человеку - волк, интернет действительно вызвал революционные по своему масштабу сдвиги в исторической науке. Письмо, которое я получил от И.В.Клюевой является наглядной иллюстрацией к тому, о чём я говорил выше.
В Америке нет на улицах бродячих псов. Иногда дорогу перебегают койоты, но они настолько стали цивилизованными, что сначала смотрят налево, потом направо и только после этого перебегают дорогу. В СССР везде во всех городах можно было встретить множество бездомных дворняг. Говорят, что сейчас в Москве их десятки тысяч. Я всю свою жизнь был поклонником собачьего интеллекта (не побоюсь это именно так назвать) и собачьей порядочности, у нас в семье было много собак, и я всегда жалел и уважал дворняг, поскольку не они виноваты в том, что человек, сделал их объектом насильственной эволюции, а, отучив охотиться, бросил на произвол судьбы. От высокопородных собак дворняг отличает то, что никто не знает родословной последних. Но все знают, что очень часто дворняги (и не только бездомные) отличаются повышенным интеллектом. Среди людей дворнягами я называю не тех, которые не знают своей родословной, не знают истории своей семьи, поскольку это очень часто было просто недоступно, особенно в условиях того, что творилось в условиях марксизма-бандитизма в нашей стране, но тех, которых это абсолютно не интересует. С настоящими дворнягами их роднит то, что и тех, и других хочется пожалеть, а отличает, что первые являются не такими воинствующими эгоистами, как вторые.
О людях-дворнягах я мог бы написать большой труд, но в данном конкретном случае упоминаю это лишь в связи с тем, что всю жизнь прекрасно осознавал душевную неполноценность таких людей и с самого раннего возраста старался быть на них непохожим. Именно по этой причине я впитывал, вспоминал и запоминал на всю жизнь все то, что стало так или иначе известно мне из истории жизни моей семьи. Дело в том, что и отец и мать мои (соответственно, 1915 и 1913 года рождения) работали в органах (не здравоохранения). В те времена многие детали истории семьи рассказывать ребёнку было просто смертельно опасно. По этой причине многое я узнавал в основном от своей бабушки, да и то не прямо, а склеивая вместе отдельные фрагменты её воспоминаний. Некоторые эпизоды из истории жизни моей семьи я опубликовал в нескольких рассказах на моём сайте в ЖЖ, например, рассказ "Гостинница для малосемейных" (systemity.livejournal.com/8431.html) или рассказ "Живые мёртвые и мёртвые живые" (1001.ru/arc/andreevl/issue36/). Уже потом, когда я опубликовал эти рассказы, я обнаружил, что допустил там несколько ошибок, но я придерживаюсь правила, ничего из написанного не вырезать, в том числе комментарии, приходящии на написанное мною.
В конце своего рассказа я высказал такую мысль:
"Я занимаюсь теорией функционирования природных (real-world) систем. История является наиболее сложной из природных систем, поскольку пространство существования истории невероятно многомерно. Системы характеризуются тем, что все их компоненты взаимодействуют друг с другом по принципу самоорганизации. Т.е. любая самая микроскопическая часть системы несёт в себе признаки взаимодействия всех её компонентов, а не только этой микроскопической части. История бывшей гостинницы для малосемейных также является частью системы, частью трагической истории нашей страны и истории Азербайджана. И этот микроскопический фрагмент объективной истории имеет не меньшее значение для восстановления её ткани, чем описанные в учебниках абстракции учёных-историков."
Мой отец, который скончался в Израиле в возрасте 92 лет, был корреспондентом ТАСС и работал заведующим сельскохозяйственного отдела телеграфного агентства Азербайджана. От него остались записи воспоминаний, в том числе воспоминаний об его детстве. Я думал, что эти записи интересны только членам моей семьи. Письмо, полученное от Ирины Васильевны Клюевой, заставило меня задуматься над тем, что воспоминания моего отца - это не только достояние моей семьи. В них описываются некоторые подробности жизни Азербайджана 20-30-х годов, косвенно и Кавказа, упоминаются знаменитые личности, многие из которых вошли в историю, многие из которых были уничтожены коммунистами. И хотя воспоминаниям о Степане Дмитриевиче Эрьзе посвящён всего один абзац, там содержиться много данных, которые могут заинтересовать историков и вообще людей, интересующихся историей Закавказья. Именно поэтому я решил опубликовать восмоминания моего отца об его детстве.
Текст воспоминаний довольно длинный. Придётся подать его в виде 3-4 частей. Если кому-то воспоминания моего отца покажутся тягомотными и неинтересными, то он может их не читать и даже, как говорят в простонародьи, "расфренжить" меня. Но я всё же сильно надеюсь, что эти воспоминания будут интересны людям, которым небезинтересна история Кавказа.
Умудрение злом
Человек обладает двумя видами зрения, которые можно обозначить, как внешнее и внутреннее. Внешнее зрение - осуществляемый зрительной системой процесс психофизиологической обработки изображения объектов окружающего мира. Внутреннее же зрение - это феноменально сложный процесс, заключающийся в оценке значимости информации, полученной от всех органов восприятия, и в сопоставлении её с ранее накопленной информацией. Эта оценка осуществляется на множестве уровней и подуровней ценностной градации, выработанных эволюцией у человека, как у биологической индивидуальности, так и у надбиологической (социальной) индивидуальности. Социальная индивидуальность понимается, как способность человека оставаться самим собой, сохранять свою уникальность в условиях постоянного взаимодействия с элементами таких сложных систем, какими являются мир, государство, город, товарищи по работе, родственники, семья ... Внутреннее зрение консолидирует полученную информацию и оценивает её не только с точки зрения сиюминутной пользы или опасности, но сопоставляет её с долговременной памятью, способствует обнаружению и запоминанию многочисленных ассоциаций с ранее пережитыми эпизодами, примеряет эту новую информацию к трафаретам, как впитанным "с молоком матери" и привитым воспитанием, так и благоприобретённым с помощью личностных усилий и полученного опыта, позволяющим часто чисто механически отделять зерна от плевел.
Внешнее зрение у человека с возрастом мало изменяется или же, как правило, ухудшается. Внутреннее же зрение, которое принято называть мудростью, с возрастом неизменно улучшается. Если внешнее зрение осуществляется при посредстве светочувствительных элементов - колбочек и палочек, - то острота внутреннего зрения статистически пропорциональна совокупности дураков, идиотов, подонков, обманщиков, насильников, хамов, болтунов и нахалов, с которыми человек сталкивался на своём жизненном пути, и которые по существу являются для человека окном в мир. От благополучия, радости, красоты, счастья человек не умнеет. Он хорошеет и расцветает, душа его благоухает, бутоны радости в ней раскрываются в цветы счастья, но при этом человек неизбежно теряет бдительность, которая так необходима для выживания и комфортного существования. Чем больше добра человек получает в жизни, тем придирчивее он становится в оценке добра и доброты, тем привередливее он воспринимает подарки судьбы. Человек эгоистичен по своей природе. Плохое ему удобнее примерять к другим, а хорошее к себе. Поэтому с годами он всё меньше удивляется и радуется хорошему чисто механически (подобное уже было, даже намного лучше было!), в то время как плохое или страх плохого заставляет его насторожиться, попытаться с помощью аналогий определить степень опасности и в конечном итоге ... поумнеть. Зло позволяет искоренить привитые в детстве или доставшиеся по наследству иллюзии. Слабые при этом часто озлобляются, сильные, как правило, становятся добрее и мудрее. Болезни, которые являются для человека безусловным злом, в той или иной степени в зависимости от его интеллекта учат тому, как нужно бороться за улучшение здоровья.
У Паустовского есть рассказ (не помню названия) о том, как он анонимно снял квартиру на краю города, чтобы ему никто не мешал заниматься писательским трудом. Однако к нему повадился ходить за подаянием нищий, который его очень отвлекал от работы. Писатель предложил нищему приходить раз в месяц и получать подаяние за весь этот срок. Так продолжалось довольно долго. Однажды Паустовский сидел без копейки денег и, когда появился нищий за очередной мздой, предложил ему придти через несколько дней, поскольку сейчас у него денег нет. На это нищий страшно возмутился, охарактеризовал это, как отсутствие порядочности и нарушение договорённости, стал упрекать Паустовского в том, что тот наносит вред его семье, которая по милости писателя должна голодать.
Считается, что человек становится мудрее и мудрее, когда, приставив палец ко лбу и закатив глаза, пытается понять как устроена Вселенная или же вызубривает откровения тех, кого до него признали мудрыми. Чушь всё это! Человек становится мудрее после каждого дурацкого эпизода в его жизни, после встреч с плохими, а не хорошими людьми, после любой встреченной им эклектики, которую он никак не мог бы предсказать. По мере того, как внутреннее зрение человека с возрастом улучшается, по мере того, как он становится мудрее, падает и скорость "умудрения", поскольку человек накапливает опыт того, как избежать встречи со злом. В какой-то момент скорость "умудрения" становится близкой к нулю. Это означает, что резкость внутреннего зрения достигла предела. По этой причине у многих народов существует культ стариков. Не культ стариков, скажем, от 80 и выше, а культ стариков вообще, поскольку начало старчества, как правило, означает достижение предела мудрости. Мудрость стариков становится особенно понятной молодым, когда те обращаются к старикам за советом в том, как избежать нежелательного воздействия окружения.
Как-то давным-давно попутчица - молодая красивая женщина - рассказала мне свою историю. Началось с того, что мы откровенно обменялись мнениями о попутчике, который только что сошёл с поезда. В какой-то момент видимо что-то такое щёлкнуло в душе этой женщины, что ей вдруг захотелось рассказать мне о некоторых интимных моментах её жизни, хотя я не был похож на умудрённого жизнью старца (мы были примерно одних лет), хотя я не делал попыток флиртовать с этой женщиной, да и я сам, как мне показалось, не сильно интересовал её в физиологическом плане. Может быть я кого-то ей напомнил? Короче говоря, ни тогда, ни позднее объяснить этот внезапный порыв откровенности я не смог. История такова.
Женщина отправилась на отдых в Крым, оставив дома мужа и малолетнего ребёнка, и до безумия влюбилась в парня, с которым в первый же день случайно познакомилась на пляже. Парень также безумно влюбился в неё с первого взгляда. Они провели вместе незабываемый месяц. Парень с утра бежал на базар, покупал розы и, когда она просыпалась, осыпал её лепестками. Когда она поведала мне о сказочных днях своей любви, то, увлёкшись, рассказывала в подробностях так много, что эти подробности выглядели явно гипертрофированно раздутой частью её рассказа. При этом, рассказывая эти подробности, она смотрела не на меня, а сидела неподвижно, мечтательно обративши взор на пролетающие в окне пейзажи. Ближе к окончанию отпуска они твёрдо решили с парнем больше никогда не разлучаться. Когда до отъезда осталось 2-3 дня, женщина отправилась на почту, позвонила мужу на работу и объяснила ему, что не сможет с ним больше жить, поскольку влюбилась в другого. Высказав мужу всю правду, она почувствовала большое облегчение, поскольку в течении всего времени отпуска понимала, что когда-то такой разговор должен был состояться и по этой причине испытывала постоянное чувство тяжести. Когда же она вернулась в комнату, где они жили, хозяйка квартиры со слезами на глазах сообщила ей, что её парень утонул.
Замуж эта женщина вышла не по любви. Муж её был здоровенным, физически очень сильным мужчиной, который, как ей казалось, никогда не понимал её. Он хорошо зарабатывал, она работала в НИИ, жизнь протекала в условиях полного достатка, но очень пресно. Она долго колебалась перед тем, как завести ребёнка, но муж всё время настаивал и она уступила. Когда она вернулась домой, то рассказала мужу всё, что с ней произошло. В конце рассказа она не выдержала и начала рыдать. И вдруг заметила, что муж гладит её по голове. Когда она подняла на него глаза, что к своему полному изумлению увидела, что глаза мужа полны слёз и по щеке медленно сползает слезинка.
Моя попутчица долго молчала, глядя в окно. Я, взволнованный её рассказом и внезапной откровенностью по отношению к совершенно постороннему человеку, с которым её через несколько часов навеки разведёт судьба, тоже молчал. Потом она повернулась ко мне, посмотрела на меня так, как-будто только что в первый раз увидела и попыталась улыбнуться. Эта кислая её улыбка придала особую достоверность и трогательность всему тому, что она мне рассказала. Я не знал, как себя дальше вести и от растерянности предложил ей выпить по рюмке коньяка, бутылку которого вёз в чемодане. Она согласилась, мы молча выпили по две рюмки. Спустя некоторое время, я совершенно по-детски задал ей вопрос:
- А что было дальше?
- Что было дальше? - повторила она мой вопрос. - После всего того, что произошло, меня физически тошнит, когда за мной начинают ухаживать. Я к вам непонятно почему почувствовала доверие и расслабилась, поскольку видела, что я вам интересна, как женщина, но что при этом вас не тянуло на обычные в такой ситуации фортели.
- А что муж? - почти непроизвольно вырвался у меня вопрос.
- С мужем всё хорошо. Я поняла, что ничего в нём не понимала, что меня раньше интересовала только моя собственная персона, что он намного лучше, чем я о нём думала. Мы живём в любви и дружбе. Она при этом как-то очень неестественно улыбнулась.
- Вы меня извините, если я полюбопытствую? - сказал я. - Вы полюбили мужа заново?
- Да, полюбила! Платонической любовью! - сказала она, глядя мне в глаза с какой-то наглой откровенностью. - Вы, надеюсь, знаете, чем платоническая любовь отличается от неплатонической?
Именно в этот момент, а никак не раньше, мне показалось, что если бы не конец пути, то я бы без малейших усилий смог бы соблазнить свою попутчицу, запереть дверь купе и заняться чем-то сугубо неплатоническим.
В описанной мною истории страшное событие - смерть любимого человека - имело для этой женщины два рода последствий: она сумела по-новому переосмыслить свои отношения с мужем и обнаружить в нём то, что не видела за предыдущие годы совместной жизни. Вместе с тем, это событие лишило её того, что сознательно или неосознанно вдохновляет женщину на поддержание жизненного тонуса. Всё это я написал вовсе не для того, чтобы убедить читателей, не емши, не спамши, не причесавшись, выбегать на большую дорогу жизни в поисках отрицательного опыта. Я просто хотел обратить внимание на то, в любом плохом содержится большая доля хорошего. Для тех, конечно, кто непрочь стать мудрее.
Внешнее зрение у человека с возрастом мало изменяется или же, как правило, ухудшается. Внутреннее же зрение, которое принято называть мудростью, с возрастом неизменно улучшается. Если внешнее зрение осуществляется при посредстве светочувствительных элементов - колбочек и палочек, - то острота внутреннего зрения статистически пропорциональна совокупности дураков, идиотов, подонков, обманщиков, насильников, хамов, болтунов и нахалов, с которыми человек сталкивался на своём жизненном пути, и которые по существу являются для человека окном в мир. От благополучия, радости, красоты, счастья человек не умнеет. Он хорошеет и расцветает, душа его благоухает, бутоны радости в ней раскрываются в цветы счастья, но при этом человек неизбежно теряет бдительность, которая так необходима для выживания и комфортного существования. Чем больше добра человек получает в жизни, тем придирчивее он становится в оценке добра и доброты, тем привередливее он воспринимает подарки судьбы. Человек эгоистичен по своей природе. Плохое ему удобнее примерять к другим, а хорошее к себе. Поэтому с годами он всё меньше удивляется и радуется хорошему чисто механически (подобное уже было, даже намного лучше было!), в то время как плохое или страх плохого заставляет его насторожиться, попытаться с помощью аналогий определить степень опасности и в конечном итоге ... поумнеть. Зло позволяет искоренить привитые в детстве или доставшиеся по наследству иллюзии. Слабые при этом часто озлобляются, сильные, как правило, становятся добрее и мудрее. Болезни, которые являются для человека безусловным злом, в той или иной степени в зависимости от его интеллекта учат тому, как нужно бороться за улучшение здоровья.
У Паустовского есть рассказ (не помню названия) о том, как он анонимно снял квартиру на краю города, чтобы ему никто не мешал заниматься писательским трудом. Однако к нему повадился ходить за подаянием нищий, который его очень отвлекал от работы. Писатель предложил нищему приходить раз в месяц и получать подаяние за весь этот срок. Так продолжалось довольно долго. Однажды Паустовский сидел без копейки денег и, когда появился нищий за очередной мздой, предложил ему придти через несколько дней, поскольку сейчас у него денег нет. На это нищий страшно возмутился, охарактеризовал это, как отсутствие порядочности и нарушение договорённости, стал упрекать Паустовского в том, что тот наносит вред его семье, которая по милости писателя должна голодать.
Считается, что человек становится мудрее и мудрее, когда, приставив палец ко лбу и закатив глаза, пытается понять как устроена Вселенная или же вызубривает откровения тех, кого до него признали мудрыми. Чушь всё это! Человек становится мудрее после каждого дурацкого эпизода в его жизни, после встреч с плохими, а не хорошими людьми, после любой встреченной им эклектики, которую он никак не мог бы предсказать. По мере того, как внутреннее зрение человека с возрастом улучшается, по мере того, как он становится мудрее, падает и скорость "умудрения", поскольку человек накапливает опыт того, как избежать встречи со злом. В какой-то момент скорость "умудрения" становится близкой к нулю. Это означает, что резкость внутреннего зрения достигла предела. По этой причине у многих народов существует культ стариков. Не культ стариков, скажем, от 80 и выше, а культ стариков вообще, поскольку начало старчества, как правило, означает достижение предела мудрости. Мудрость стариков становится особенно понятной молодым, когда те обращаются к старикам за советом в том, как избежать нежелательного воздействия окружения.
Как-то давным-давно попутчица - молодая красивая женщина - рассказала мне свою историю. Началось с того, что мы откровенно обменялись мнениями о попутчике, который только что сошёл с поезда. В какой-то момент видимо что-то такое щёлкнуло в душе этой женщины, что ей вдруг захотелось рассказать мне о некоторых интимных моментах её жизни, хотя я не был похож на умудрённого жизнью старца (мы были примерно одних лет), хотя я не делал попыток флиртовать с этой женщиной, да и я сам, как мне показалось, не сильно интересовал её в физиологическом плане. Может быть я кого-то ей напомнил? Короче говоря, ни тогда, ни позднее объяснить этот внезапный порыв откровенности я не смог. История такова.
Женщина отправилась на отдых в Крым, оставив дома мужа и малолетнего ребёнка, и до безумия влюбилась в парня, с которым в первый же день случайно познакомилась на пляже. Парень также безумно влюбился в неё с первого взгляда. Они провели вместе незабываемый месяц. Парень с утра бежал на базар, покупал розы и, когда она просыпалась, осыпал её лепестками. Когда она поведала мне о сказочных днях своей любви, то, увлёкшись, рассказывала в подробностях так много, что эти подробности выглядели явно гипертрофированно раздутой частью её рассказа. При этом, рассказывая эти подробности, она смотрела не на меня, а сидела неподвижно, мечтательно обративши взор на пролетающие в окне пейзажи. Ближе к окончанию отпуска они твёрдо решили с парнем больше никогда не разлучаться. Когда до отъезда осталось 2-3 дня, женщина отправилась на почту, позвонила мужу на работу и объяснила ему, что не сможет с ним больше жить, поскольку влюбилась в другого. Высказав мужу всю правду, она почувствовала большое облегчение, поскольку в течении всего времени отпуска понимала, что когда-то такой разговор должен был состояться и по этой причине испытывала постоянное чувство тяжести. Когда же она вернулась в комнату, где они жили, хозяйка квартиры со слезами на глазах сообщила ей, что её парень утонул.
Замуж эта женщина вышла не по любви. Муж её был здоровенным, физически очень сильным мужчиной, который, как ей казалось, никогда не понимал её. Он хорошо зарабатывал, она работала в НИИ, жизнь протекала в условиях полного достатка, но очень пресно. Она долго колебалась перед тем, как завести ребёнка, но муж всё время настаивал и она уступила. Когда она вернулась домой, то рассказала мужу всё, что с ней произошло. В конце рассказа она не выдержала и начала рыдать. И вдруг заметила, что муж гладит её по голове. Когда она подняла на него глаза, что к своему полному изумлению увидела, что глаза мужа полны слёз и по щеке медленно сползает слезинка.
Моя попутчица долго молчала, глядя в окно. Я, взволнованный её рассказом и внезапной откровенностью по отношению к совершенно постороннему человеку, с которым её через несколько часов навеки разведёт судьба, тоже молчал. Потом она повернулась ко мне, посмотрела на меня так, как-будто только что в первый раз увидела и попыталась улыбнуться. Эта кислая её улыбка придала особую достоверность и трогательность всему тому, что она мне рассказала. Я не знал, как себя дальше вести и от растерянности предложил ей выпить по рюмке коньяка, бутылку которого вёз в чемодане. Она согласилась, мы молча выпили по две рюмки. Спустя некоторое время, я совершенно по-детски задал ей вопрос:
- А что было дальше?
- Что было дальше? - повторила она мой вопрос. - После всего того, что произошло, меня физически тошнит, когда за мной начинают ухаживать. Я к вам непонятно почему почувствовала доверие и расслабилась, поскольку видела, что я вам интересна, как женщина, но что при этом вас не тянуло на обычные в такой ситуации фортели.
- А что муж? - почти непроизвольно вырвался у меня вопрос.
- С мужем всё хорошо. Я поняла, что ничего в нём не понимала, что меня раньше интересовала только моя собственная персона, что он намного лучше, чем я о нём думала. Мы живём в любви и дружбе. Она при этом как-то очень неестественно улыбнулась.
- Вы меня извините, если я полюбопытствую? - сказал я. - Вы полюбили мужа заново?
- Да, полюбила! Платонической любовью! - сказала она, глядя мне в глаза с какой-то наглой откровенностью. - Вы, надеюсь, знаете, чем платоническая любовь отличается от неплатонической?
Именно в этот момент, а никак не раньше, мне показалось, что если бы не конец пути, то я бы без малейших усилий смог бы соблазнить свою попутчицу, запереть дверь купе и заняться чем-то сугубо неплатоническим.
В описанной мною истории страшное событие - смерть любимого человека - имело для этой женщины два рода последствий: она сумела по-новому переосмыслить свои отношения с мужем и обнаружить в нём то, что не видела за предыдущие годы совместной жизни. Вместе с тем, это событие лишило её того, что сознательно или неосознанно вдохновляет женщину на поддержание жизненного тонуса. Всё это я написал вовсе не для того, чтобы убедить читателей, не емши, не спамши, не причесавшись, выбегать на большую дорогу жизни в поисках отрицательного опыта. Я просто хотел обратить внимание на то, в любом плохом содержится большая доля хорошего. Для тех, конечно, кто непрочь стать мудрее.
Зоопсихологические размышления
Если люди отдыхают от забот, уставившись в монитор компьютера или на экран телевизора, отправившись в кинотеатр, сходивши в театр или на симфонический концерт, то у моего кота всё намного проще. Для него наивысшим удовольствием является времяпрепровождение в клОзете. В Америке, как правило, нет традиционных для России шкафов для одежды. Одежда и обувь хранятся в специальной комнатке (англ. closet) с вешалками, ящиками и полками. Кот облюбовал себе полку с кожанными сумками жены, и нет для него большей радости, чем притаиться на полке, будучи отгороженным платьями от всего мира.
С утра, поевши, напившись и погулявши, кот ходит за мной с жалобным выражением лица, почти беззвучно мяукает и намекает взглядом: "Открой дверь, а! Открой дверь в клозет, прошу!" Когда я приоткрываю дверь, он мгновенно меняет выражение лица с просительного на независимое и медленно, зная, что перед его носом дверь не захлопнут, держа хвост колом, вышагивает в клозет. На облюбованном им месте он находится до тех пор, пока естественные потребности не заставят его выйти наружу. При этом совершенно очевидно, что "уход в себя" коту нужен на какой-то определенный отрезок времени. Как правило, затаиться в клозете ему нужно на 2-3 часа не более одного раза в сутки.
Множество не очень умных людей в истории человечества, среди которых попадались и великие мыслители, высказывалось в пользу того, что у животных нет души, что они лишены интеллекта и т.п. образом. В подавляющем числе случаев эти высказывания прямо или косвенно связывались с религиозными догмами. Очень часто люди делают с помощью новейших технологий открытия, которые можно было бы давно сделать при сочетании умения и желания наблюдать со способностью правильно ставить вопросы. Именно правильно поставленные вопросы в подавляющем числе случаев определяют возможность правильно на них ответить.
Кот наш знает, что все его любят. Это видно по его поведению. В распоряжении кота целый дом. Он ложится там, где ему угодно, и знает, что никто его не прогонит даже в том случае, если ему вздумается пройтись по клавиатуре компьютера или заслонить туловищем монитор. Бывают у кота мелкие проблемы, связанные с тем, что он передаёт нам указания специальными движениями глаз и туловища, которые мы иногда понимаем не сразу, а спустя пару секунд. Так почему же коту нужно обязательно хоть раз в день уединиться? Можно, конечно, предположить, что он медитирует в клозете. Но уж если рассматривать поведение кота с антропоморфических позиций, то закономерно было бы скоррелировать это поведение с неким узким диапазоном человеческого поведения, с неким человеческим психотипом. Я не хочу вдаваться в тонкости психологии, но ведь есть люди и мужского и женского пола, которым периодически нужно уйти в себя даже в обстановке всеобщей любви и сердечной дружбы.
Очень интересно: для чего же коту нужно хотя бы раз в день уйти в себя?
С утра, поевши, напившись и погулявши, кот ходит за мной с жалобным выражением лица, почти беззвучно мяукает и намекает взглядом: "Открой дверь, а! Открой дверь в клозет, прошу!" Когда я приоткрываю дверь, он мгновенно меняет выражение лица с просительного на независимое и медленно, зная, что перед его носом дверь не захлопнут, держа хвост колом, вышагивает в клозет. На облюбованном им месте он находится до тех пор, пока естественные потребности не заставят его выйти наружу. При этом совершенно очевидно, что "уход в себя" коту нужен на какой-то определенный отрезок времени. Как правило, затаиться в клозете ему нужно на 2-3 часа не более одного раза в сутки.
Множество не очень умных людей в истории человечества, среди которых попадались и великие мыслители, высказывалось в пользу того, что у животных нет души, что они лишены интеллекта и т.п. образом. В подавляющем числе случаев эти высказывания прямо или косвенно связывались с религиозными догмами. Очень часто люди делают с помощью новейших технологий открытия, которые можно было бы давно сделать при сочетании умения и желания наблюдать со способностью правильно ставить вопросы. Именно правильно поставленные вопросы в подавляющем числе случаев определяют возможность правильно на них ответить.
Кот наш знает, что все его любят. Это видно по его поведению. В распоряжении кота целый дом. Он ложится там, где ему угодно, и знает, что никто его не прогонит даже в том случае, если ему вздумается пройтись по клавиатуре компьютера или заслонить туловищем монитор. Бывают у кота мелкие проблемы, связанные с тем, что он передаёт нам указания специальными движениями глаз и туловища, которые мы иногда понимаем не сразу, а спустя пару секунд. Так почему же коту нужно обязательно хоть раз в день уединиться? Можно, конечно, предположить, что он медитирует в клозете. Но уж если рассматривать поведение кота с антропоморфических позиций, то закономерно было бы скоррелировать это поведение с неким узким диапазоном человеческого поведения, с неким человеческим психотипом. Я не хочу вдаваться в тонкости психологии, но ведь есть люди и мужского и женского пола, которым периодически нужно уйти в себя даже в обстановке всеобщей любви и сердечной дружбы.
Очень интересно: для чего же коту нужно хотя бы раз в день уйти в себя?
... я понял, что придётся врать
В 1970 году в Швеции должен был состояться симпозиум, на котором были представлены доклады на тему обнаружения жизни на других планетах. Дирекция института, где я работал, решила послать меня на этот симпозиум, как специалиста, занимавшегося подобными вопросами. Проблема была в том, что я был: а) беспартийным, б) до этого никогда никуда туда не выезжавшим, в) предполагалось, что я в единственном числе в отсутствие надсматривающего, подсматривающего и корректирующего попутчика должен был отправиться в капиталистическую страну, г) незадолго до этого развёлся с первой (но не последней) женой. Было ещё несколько букв более мелкого шрифта, но от "а" до "гэ" были главными. Пункт "гэ" был особенно интересным в связи с пунктом "бэ". Дело в том, что четыре года до того я уже однажды не поехал за границу (в ГДР), поскольку находился в процессе развода. Учитывая последнее обстоятельство, а также то, что Швеция была по советским меркам намного дальше ГДР, я не особенно волновался, понимая, что ничего хорошего мне не светит, и осуществлял все необходимые для отъезда мероприятия чисто механически, чтобы показать дирекции, что я ценю оказанное мне доверие.
Из всех этапов, связанных с поездкой-непоездкой, самым демократичным в смысле открытости было прохождение комиссии при серпуховском горкоме партии. Группа старых большевиков должна была оценить степень советскости моей внешности и внутренности, а также цепким взглядом подпольщиков попытаться обнаружить во мне ростки чего-то опасного, что ещё не выросло, но что могло бы быстро вырасти за несколько дней моего пребывания в Швеции на чуждой нашему духу почве. В назначенный день я прохаживался в приёмной в ожидании своей очереди на вызов. Очутившись в кабинете, где за столом сидели в основном седовласые старцы, я почему-то подумал, что самих этих людей врядли выпускали за границу, чтобы ничто не мешало им гордиться своей Великой Родиной и способствовало бы правильной оценке кандидатов на поездки в те края, где человек человеку волк. Подумал я об этом как-то механически, обнаружив, что среди членов комисии отсутствуют люди с внешностью людей интеллектуального труда (научных работников).
Члены комиссии смотрели на меня строгим, но доброжелательным взглядом. После небольшой паузы, в течение которой старцы пытались вспомнить похожих на меня врагов народа, которых им довелось увидеть, меня спросили на кой хрен мне нужна Швеция. Тут я обрадовался и прочёл старикам популярную лекцию на тему "есть ли жизнь на Марсе?". Несмотря на то, что с лекцией я явно затянул, меня не перебивали. После того, как я замолк, опять возникла пауза, в процессе которой большевики по-видимому пытались оценить народно-хозяйственное значение проблемы внеземной жизни. Затем все стали листать какие-то бумажки, и я подумал, что они про меня забыли. Через некоторое время видимо самый главный из них, похожий на сильно постаревшего Павку Корчагина, вкрадчивым голосом задал мне вопрос: "Сформулируйте нам, товарищ Андреев, причину вашего развода?"
Тут я, честно говоря, слегка онемел. Если бы бывшая жена мне не давала, я бы так и сформулировал: "Она, товарищи большевики, мне не давала". Но она давала без задержек, а врать я не приучен. Если бы она плохо готовила, то я так бы и сказал. Но я сам категорически не подпускал её к приготовлению пищи в течение всего времени совместного проживания. Если бы она не разрешала мне петь во весь голос, я бы так и сформулировал. Сказать "опротивела" я не мог, поскольку это было бы явно не по-советски и меня просто бы не поняли. Все эти мысли мгновенно промелькнули в моей голове и я понял, что придётся врать. Поскольку врать я не умею, я быстро сообразил, что нужно что-то сказать так, чтобы меня неправильно поняли в мою пользу. И я выдал экспромтом: "Вы знаете, последние несколько лет я вынужден был большую часть времени проводить на работе и главным образом по ночам". Сказав это, я стыдливо скосил глаза вбок и замер, глядя большевикам не в глаза, а в ноги.
Когда я взглянул на большевиков, то увидел на их лицах легкое замешательство. Первое мгновение они никак не могли понять связь между разводом и работой. Затем в их глазах засверкали игривые искорки, их мертвенно-бледные скулы слегка порозовели, носы и носики слегка вытянулись... Я понял, что я мастерски попал в точку. Я таки прошёл комиссию. Но уехал в Швецию не я, а другой сотрудник, которой этой темой не занимался, но был большим учёным по партийной линии.
Из всех этапов, связанных с поездкой-непоездкой, самым демократичным в смысле открытости было прохождение комиссии при серпуховском горкоме партии. Группа старых большевиков должна была оценить степень советскости моей внешности и внутренности, а также цепким взглядом подпольщиков попытаться обнаружить во мне ростки чего-то опасного, что ещё не выросло, но что могло бы быстро вырасти за несколько дней моего пребывания в Швеции на чуждой нашему духу почве. В назначенный день я прохаживался в приёмной в ожидании своей очереди на вызов. Очутившись в кабинете, где за столом сидели в основном седовласые старцы, я почему-то подумал, что самих этих людей врядли выпускали за границу, чтобы ничто не мешало им гордиться своей Великой Родиной и способствовало бы правильной оценке кандидатов на поездки в те края, где человек человеку волк. Подумал я об этом как-то механически, обнаружив, что среди членов комисии отсутствуют люди с внешностью людей интеллектуального труда (научных работников).
Члены комиссии смотрели на меня строгим, но доброжелательным взглядом. После небольшой паузы, в течение которой старцы пытались вспомнить похожих на меня врагов народа, которых им довелось увидеть, меня спросили на кой хрен мне нужна Швеция. Тут я обрадовался и прочёл старикам популярную лекцию на тему "есть ли жизнь на Марсе?". Несмотря на то, что с лекцией я явно затянул, меня не перебивали. После того, как я замолк, опять возникла пауза, в процессе которой большевики по-видимому пытались оценить народно-хозяйственное значение проблемы внеземной жизни. Затем все стали листать какие-то бумажки, и я подумал, что они про меня забыли. Через некоторое время видимо самый главный из них, похожий на сильно постаревшего Павку Корчагина, вкрадчивым голосом задал мне вопрос: "Сформулируйте нам, товарищ Андреев, причину вашего развода?"
Тут я, честно говоря, слегка онемел. Если бы бывшая жена мне не давала, я бы так и сформулировал: "Она, товарищи большевики, мне не давала". Но она давала без задержек, а врать я не приучен. Если бы она плохо готовила, то я так бы и сказал. Но я сам категорически не подпускал её к приготовлению пищи в течение всего времени совместного проживания. Если бы она не разрешала мне петь во весь голос, я бы так и сформулировал. Сказать "опротивела" я не мог, поскольку это было бы явно не по-советски и меня просто бы не поняли. Все эти мысли мгновенно промелькнули в моей голове и я понял, что придётся врать. Поскольку врать я не умею, я быстро сообразил, что нужно что-то сказать так, чтобы меня неправильно поняли в мою пользу. И я выдал экспромтом: "Вы знаете, последние несколько лет я вынужден был большую часть времени проводить на работе и главным образом по ночам". Сказав это, я стыдливо скосил глаза вбок и замер, глядя большевикам не в глаза, а в ноги.
Когда я взглянул на большевиков, то увидел на их лицах легкое замешательство. Первое мгновение они никак не могли понять связь между разводом и работой. Затем в их глазах засверкали игривые искорки, их мертвенно-бледные скулы слегка порозовели, носы и носики слегка вытянулись... Я понял, что я мастерски попал в точку. Я таки прошёл комиссию. Но уехал в Швецию не я, а другой сотрудник, которой этой темой не занимался, но был большим учёным по партийной линии.
Subscribe to:
Posts (Atom)