Условный рефлекс на хорватскую песню

Вскоре после приезда в Америку мы купили дом. Недавно построенный дом был огромным, очень красивым. Продавал его иранец по имени Ману, получивший образование во Франции. Он был и архитектором, и строителем, и инвестором одновременно. Агентом по недвижимости у него состоял югослав Пьер - молодой, крепкого сложения парень, с которым мы долго торговались по цене и на этой почве подружились. Как и подавляющее большинство иранцев, Ману был тонким ценителем красоты. Это был его первый дом, и он вложил в него всю душу. Позднее он признавался мне, что затратил на строительство намного больше денег, чем получил от продажи дома. В доме висели четыре необыкновенно красивые хрустальные люстры, которые он выписал из Австрии. Одна из них, висевшая в прихожей, была около трёх метров в длину. Полы на первом этаже дома были выстланы настоящим каррарским мрамором (Bianco Carrara).
Спустя несколько месяцев мрамор в многих местах стал трескаться. Видимо от того, что произошла усадка фундамента недавно построенного дома. Нам не могло придти в голову предъявлять претензии продавцу, поскольку мы понимали, что выторговали дом по хорошей цене: в то время цены на недвижимость кратковременно сильно упали. Мы обратились к Пьеру за советом. Пьер сказал, что у него есть на примете очень хороший специалист, и если мы сумеем найти точно такой же мрамор, то он договорится с этим специалистом. Мрамор, идентичный нашему, мы нашли, и вскоре в нашем доме появился "специалист по мрамору" - хорват Марио со всей необходимой техникой. Как уже потом стало ясно, Марио ничего не понимал в работах по замене мрамора. Моя жена, долго наблюдавшая за мучениями Марио, не выдержала и стала учить Марио, как нужно работать. До того, жена имела единственную профессию - переводчика. Только, благодаря моей жене, у Марио процесс пошёл.
Оказалось, что Марио приехал в Америку пару лет назад, женившись на американке. Незадолго до того, как Марио появился у нас, жена выгнала его из дома. Поскольку Марио был очень спокойным, вежливым и довольно симпатичным, можно было предположить, что жена его выгнала по мужской (или по женской, как кому нравится) линии. Всё время, которое Марио провёл в нашем доме, он одновременно делал два дела: менял мрамор и безмерно грустил. Видимо, он очень любил жену, которая садистски выбросила его на улицу, и никак не мог привыкнуть к мысли, что путь назад навеки отрезан. Марио приходил рано утром с большим магнитофоном и весь день до вечера слушал хорватские песни про любовь. Песни были настолько щемяще грустными, что у незакалённого человека могли вызвать истерический припадок. Чаще всего он слушал песню, мелодией напоминавшую мне моравскую песню, которую мы с моим другом - директором чехословацкой коллекции микроорганизмов - начинали каждый раз петь после второй бутылки вина во время наших еженедельных походов в брненскую винарню. Там были такие слова: "Мы поплывём с тобой по слободе яко рибички в чистой воде". Каждый раз, когда любимая песня Марио заканчивалась, у меня появлялось побуждение встать и дурным голосом запеть "За Цесарже панА, его родину", как мы это неизменно делали с другом-чехом после первой грустной песни про любовь. Понятно, что Пьер хотел дать возможность своему обездоленному соплеменнику заработать денег или на отъезд, или на знакомство с новой любовью, и по этой причине подсунул нам "специалиста по мрамору".
На первом этаже дома было четыре помещения, между которыми отсутствовали двери. На кухне стояла большая клетка с попугаем ара по имени Петька, которого мы купили вместе с клеткой на Гавайях. Клетка была большая и страшно тяжёлая. Поднять её на второй этаж не было никакой возможности, поэтому Петька все дни проводил рядом Марио, который начал менять мрамор с кухни. Через несколько дней Марио стал включать свои инструменты, которые издавали страшный треск. Особенно непереносим был звук отбойного молотка. Как только Марио запускал отбойный молоток, Петька начинал орать дурным голосом. От петькиного рёва у меня вздымались волосы на груди и спине. После того, как Марио выключал свои инструменты и Петька переставал орать, ещё некоторое время хорватские песни, которые Марио не выключал с утра до вечера, слышались словно издалека, словно исполнялись под сурдинку. Как только Марио вновь включал отбойный молоток, Петька немедленно возобновлял свой рёв. Так продолжалось много-много дней пока Марио не закончил свою работу. Марио записал песни на магнитофор таким образом, что грустная песня про любовь звучала после каждой новой песни, а иногда эта любимая песня Марио повторялась два-три раза подряд.
Каждый, кто жил в Советском Союзе, знает, что если что-то много раз повторять, то это что-то накрепко сплавляется с серым веществом и возникает неожиданно даже во время прогулок с девушкой под луной. Партия - наш рулевой, экономика должна быть экономной, верной дорогой идёте товарищи и другие речёвки намертво, словно клещи, впиваются в человека, и даже если их пытаться отодрать, всё равно, как гипостомы клеща, которыми он впивается в жертву, отрываются и остаются в мозгу. Нечто подобное произошло и с хорватской песней про любовь. После того, как Марио закончил свою работу, он некоторое время отсутствовал. Всё это время хорватская песня, не спрашивая меня, пела сама себя в моей голове. Потом, когда Марио вновь появился со своим магнитофоном не помню по какому поводу, я на всякий случай переписал его любимую песню и забыл про это.
Прошёл довольно большой срок, и я случайно наткнулся на касету с хорватской песней. Как только я её включил, Петька начал истошно орать. Я выключил свой магнитофон и в ту же секунду Петька выключил свой. Несколько раз я проделывал этот эксперимент и каждый раз Петька реагировал на хорватскую песню страшным рёвом. Другие песни, в том числе очень грустные, не вызывали в Петьке никаких эмоций. И тут я понял, что покойный дедушка Иван Петрович Павлов много бы отдал за то, чтобы быть сопричастным тому чрезвычайно чёткому научному эксперименту, который, сам не зная того, Марио поставил над Петькой. У Петьки развился устойчивый условный рефлекс на хорватскую песню. Он твёрдо усвоил, что за хорватской песней следует отбойный молоток.

Блоггеры и комментаторы

Я в ЖЖ немногим больше пяти месяцев. Мне удивительно не то, что меня занесло туда, где по всей логике меня не должно было быть, а то, что меня с места в карьер понесло писать на любые темы и материализовать в виде постов всё, что приходит в голову до завтрака и после него. Если бы я себя жестко не контролировал и пил больше, то исписал бы своими писульками весь Live Journal и не оставил бы никому места для самовыражения.
Хотя у меня и дед, и отец были журналистами, я никогда не подмечал в себе наличия генов графомании. Мои будущие биографы, которые будут работать над объяснением того, как я пришёл к двум научным открытиям, которые со временем, я уверен, перевернут науку, будут очень разочарованы, не обнаружив практически никакого эпистолярного наследия, отнесённого хронологически к сделанным мною открытиям. Поскольку я ещё с детских лет привык думать только мозгами, меня стали назойливо посещать мысли о настоятельной необходимости поразмышлять над случившимся. Размышляй - не размышляй, но, как говорилось в одной талантливой пародии на Владимира Маяковского, "факт налицо: под ней золотое яйцо." Здесь имелась ввиду Курочка Ряба. Я не думаю, что у курочки мог возникнуть интеллектуальный интерес к своей способности нестись, а у меня вот возник. Как говорится, в начале был интерес... Из интереса родился этот пост.
Если бы я был религиозен, то в качестве доказательства существования божественной силы прежде всего обратил внимание на то, что довольно заметная фракция человечества всегда готова объяснить любому встречному и поперечному, что нужно обязательно мыть руки перед едой. Поскольку каждый человек в своей психической деятельности ультимативно уникален, то существует подозрение, что именно нечеловеческая сила заставляет различных людей думать и поступать совершенно одинаково. Сам же я не всегда мою руки перед едой, поскольку, будучи бактериологом, твёрдо уверен, что небольшие дозы инфекции предотвращают тяжёлые инфекционные заболевания. Но у меня есть другой вид нутрянной потребности, и я думаю, что я не одинок в этом мире, и что из таких, как я, можно было бы собрать не менее батальона. Дело в том, что я всё классифицирую. Для классификации бактерий я умудрился за несколько лет изучить липидный состав более 30 тысяч штаммов, в то время, как в мире публиковались данные по 1-2 тысячам в год максимум. Причём делал я всё это вовсе не ради диссертации или желания прославиться, хотя в итоге был награждён орденом "Знак Почёта", который мне был вручён в Кремле. На это меня толкала только лишь моя маниакальная потребность классифицировать. Я классифицировал друзей, знакомых девушек, товарищей по детскому саду и школе, преподавателей университета, лаборантов, которые у меня работали, уникальные сорта чая, которые выписывал из Китая.
Считается, что для статистически достоверного анализа необходимо иметь больше тридцати объектов. Я же мог спокойно классифицировать двух продавцов в советском магазине. Со временем я стал понимать клептоманов. Не так давно я прочёл заметку об американской бабушке, которая регулярно ворует последние пол века. Недавно её задержали с десятком килограммов парфюмерии, упакованным в трусы. Ну не могут клептоманы не клептоманить, если они клептоманы! И я: не могу не классифицировать, если я классификатор.
Впервые смутные подозрения о причине моей мании классифицировать у меня появились в школе после одного случая. Вместе со мной учился парень по имени Гена Буниатов. Мне он казался совершенно нормальным парнем, я ему даже симпатизировал в глубине души, но почему-то все в классе его ненавидели. Были у него конечно кое-какие странности. Например, однажды учительница сказала: " Я работаю в школе больше тридцати лет. И не разу на моей памяти не было такого, чтобы ученик оставлял шпаргалку в контрольной работе. Буниатов, ты разрешишь мне оставить твою шпаргалку на память?" на что Буниатов пробурчал: "Это моя личная шпаргалка". Однажды географичка вызвала его к доске и попросила перечислить горные вершины Памира. Буниатов был близоруким. Он долго таращился на карту, висевшую на доске, почти что касаясь её носом, после чего сказал: "Хригиндукуш". Географичка захохотала: "Ты хотел сказать хребет Гиндукуш?" Хребты на карте имели сокращение "хр". Буниатов ответил: "Нет, Хригиндукуш!" Словом, какие то странности у него были. Но в целом это был нормальный парень. И врал он как-то очень необычно: постоянно забывая то, что соврал.
Однажды случайно я услышал, что весь класс после уроков собирается вместе, чтобы избить Буниатова. Мне об этом никто ничего не говорил, поскольку все знали, что я отношусь к нему нормально. Единственное, что заставляло меня поверить в возможность такого развития событий, - это то, что один на один против Буниатова никто бы пойти не решился. Он был физически развит лучше всех в классе. Хотя я в это не очень-то поверил, но тем не менее решил не спешить уйти домой. Когда я вышел после уроков на улицу, то увидел, что весь класс в сборе. Буниатов почему-то запаздывал. Когда он появился на пороге школы, я обратил внимание на то, что все встрепенулись, и понял, что расправа действительно состоится. Тогда я бросился вперёд, стал перед Буниатовым, который на голову был выше меня, и заорал, что все на одного - это подло и что, если все сейчас же не разойдутся, то я пойду к директору. Директора 160-й образцовой бакинской школы, где я учился, - Нину Константиновну Березину - все панически боялись, боялись до дрожи в коленях при одном лишь упоминании её имени. Словом, избиение не состоялось. Вообще-то в детстве я был немного аутистом и этот подвиг мне было совершить далеко не просто.
Лет через тридцать после этого события я, будучи в районе Центрального телеграфа в Москве, внезапо вспомнил, что обязательно должен был быть в это время дома. Я стал носиться по улице, пытаясь поймать машину до Курского вокзала. Вдруг кто-то крепко прижал меня к груди. Я ошалело пытался понять, что происходит. Когда обнимавший меня солидный мужчина снял огромные чёрные очки и сдвинул на затылок мексиканского типа соломенную шляпу, я узнал Генку Буниатова. После обмена взаимной радостью от встречи, я ему объяснил, что горю и пытаюсь поймать машину. Он взял меня под руку, подвёл к огромному американского типа автомобилю и усадил меня на переднее сиденье. За короткое время езды до вокзала, он успел рассказать мне, что дважды сидел в тюрьме, а сейчас работает шофёром у своего дальнего родственника - известного академика. Когда я поинтересовался, что будет, когда академик выйдет и не обнаружит своей машины, Буниатов мне сказал: "Хрен с ним, с академиком. Ты мне в своё время жизнь спас. Разве я когда-то смогу это забыть!?" На прощанье мы с ним расцеловались и никогда больше в жизни не виделись.
После этого события все ученики моего класса разделились на три группы. Одни перестали со мной общаться. Их было меньшинство. Другие никак не изменили ко мне отношения. Их было большинство. Третьи - их было трое или четверо - стали относиться ко мне намного лучше, чем раньше. Я их тутже, конечно же, расклассифицировал. Первые сгорали от ненависти. Третьи пошли на поводу, а потом раскаялись. И зауважали меня потому, что я выраженно ненаповодуходящий. А вторые? Про вторых я часто думал, но когда прочёл книгу Бруно Ясенского "Заговор равнодушных", то почувствовал некоторое облегчение от того, что услышал таланливо выраженную характеристику представителей этой второй группы: "Не бойся врагов - в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей - в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных - они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство."
Заканчивая историю с Буниатовым, хочу отметить, что тогда-то и зародились у меня смутные подозрения, что с помощью постоянной готовновности всё и вся классифицировать я на самом деле классифицирую самого себя. Вернее не классифицирую, а идентифицирую. И даже классифицируя бактерии, я идентифицировал самого себя. В одном месте я на эту тему вскользь выразился: http://systemity.livejournal.com/43429.html . Более подробно объяснить мне здесь будет невероятно трудно. Но я действительно, классифицируя всё, что ни попадёт под руку, на самом деле упорно и неистощимо занимаюсь идентификацией самого себя.
Возвращаясь к тому, с чего начал, я должен признаться, что мания классифицировать и была той реальной силой, которая меня намертво привязала к ЖЖ. Сначала я принялся классифицировать блоггеров. Хотя кое-что можно было бы сказать и сегодня, для научной классификации нужно всё таки повариться в ЖЖ ещё не менее года. По этой причине мне интересны все блоггеры: и те, которых я очень уважаю, и те, в писанине которых полностью отсутствует то, за что мои карие очи могли бы зацепиться, и те блоггеры, которых я ни капельки не уважаю. Но после некоторого периода сопричастности к блогосфере, меня в большей степени заинтересовали комментарии. Среди комментаторов есть маленькие злые собачки, которые лают на всё, что движется. Если Вы идёте вперёд, то они забегают спереди, если идёте назад, то забегают сзади. И тявкают, тявкают. Очень часто можно заметить, что начав тявкать, со второго или третьего предложения они уже забывают в чём, собственно, причина тявканья. Их интересует сам процесс тявканья и больше ничего.
Есть такие комментаторы, которым просто необходимо сказать любую гадость. От такой, например, как "те невеликие мозги, которые ты имеешь, что демонстрируют твои убогие комментарии" до "то, что ты жид, видно невооружённым глазом." Есть незлые матюкальщики. Им, видимо, каждый раз доставляет наслаждение ощущать то, как виртуозно они владеют "иносранным" языком. С такими незлыми матюкальщиками я обычно не ленюсь заводить длительную переписку. Начинают они с "на ты" и постепенно переходят "на Вы". Если с ними общаться почтительно-уважительно и по существу вопроса, то начатая с оскорблений переписка, обычно кончается пожеланием всего самого наилучшего. Но конечно же подавляющая часть комментариев написана адекватными людьми и много среди комментарием таких, чтение которых доставляет настоящее эстетическое удовольствие. Но как и блоггеров, я сегодня не собираюсь детально классифицировать комментаторов.
И тем не менее некоторые важные выводы я сделал окончательно. Характер комментариев лучше всего оценивать по ответам на комментарии. Вот эти ответы на комментарии в огромной степени зависят от авторов блогов, которые сами по себе могут быть ангельски красивы и деликатны, но тема которую они обычно развивают, привлекает к себе людей иного сорта. Блог может быть интересным, хорошо написанным, но привлекает людей, которые от рождения не переносят состояние задумчивости. Этот процесс им кажется неоправданно отягощающим их психику. Есть люди, которые задумываются даже в тех силуациях, когда нужно просто любоваться красивыми картинками или слушать красивую музыку. Короче, комментарии на комментарии в огромной степени зависят от темы, которую блоггер предпочитает развивать.
Что касется меня, то, будучи участником блогосферы, я нашёл то, что искал. С помощью классификации комментариев я теперь могу идентифицировать себя. Я понимаю, что многое не досказал. Но я не хотел обижать конкретных людей. А те, у кого мозги на месте, вполне могут понять мои намёки.

Мадера

Однажды я отдыхал в Коктебеле. Это был самый разгар сезона, поэтому мне с огромным трудом удалось снять конуру, напоминавшую небольшой гробик. Долго находится в этом гробике было нельзя: быстро наступала асфиксия, поэтому большую часть времени я проводил на скамейке во дворе дома, который хозяева творчески разделили на большое число отсеков, сдававшихся в основном одиночкам. Там было и несколько пар. Одна из них, как только стемнеет, занималась любовью под забором в широкой канаве с редкими кустиками по краям. Я никогда бы их не заметил, если бы не сын хозяйки, который мне указал на канаву: "Вот им не надоедает каждую ночь одно и то же. И одинаково. Он лежит, она сидит."
Я не знаю почему, но сын хозяйки, здоровый плечистый парень лет 25-ти буквально влюбился в меня. Вид у него был слегка олигофренистый, но он отличался каким-то ненасытным стремлением к знанию. Вопросы он мне задавал простые, но было видно, что, чем изощрённее и подробнее я отвечал на них, тем большей симпатией он ко мне проникался. Видимо, он не мог задать мне свои вопросы в более утончённом виде, и ему очень нравилось, что я предугадывал его стремление оттолкнутся от материалистической формы вопросов, выше которой он не мог подняться. На самом же деле он был очень интересным типом для меня. Интересно было наблюдать, как его идеалистическое содержание не замечало и даже презирало тот грубо сколоченный сосуд, в котором оно томилось. Он меня спрашивал, например: "Почему у девок зад шире, чем у мужиков?" И я ему рассказывал, что у человека размер мозга детей и взрослых не сильно меняется. И у человеческих детей относительные размеры головы стали расти в процессе эволюции от обезьяны к человеку. Поэтому, когда человек встал на ноги, то для того, чтобы рожать детей, у женщин должно было произойти изменение морфологии таза. Он слушал мои ответы с горящим взором. Видимо до этого ему не везло с собеседниками и учителями. Он спрашивал меня, почему у черепах "твёрдая корка на теле", почему некоторые люди рисуют картины, на которых ничего невозможно понять, как люди научились печатать газеты, почему люди вдруг ни с того, ни с сего начинают убивать других людей, почему у нас живут с одной женой, а в других странах со многими, почему самолёты не падают... В нормальной ситуации я бы стал от него бегать, но он с таким неподдельным интересом меня слушал, что каждый раз я сам увлекался и выкладывал ему всё, что я знаю.
Однажды утром перед тем, как пойти в столовую позавтракать, я решил некоторое время позагорать на пляже. Было начало девятого. Я лежал на расстеленном полотенце и вдруг увидел вдалеке хозяйского сына, который бегал по пляжу . Через некоторое время он становился около меня:
- Фуххх, насилу я тебя разыскал. Всё обегал. На, быстро пей. Я это стащил специально для тебя.
В руках у него была завёрнутая в газету пузатая бутылка необычной формы, в которой переливалась янтарная жидкость. На мой вопрос, что это такое и почему я должен это немедленно выпить, он сказал:
- Помнишь ты мне рассказывал про херес и мальвазию. Я украл для тебя мадеру, которая стоит огромных денег. Ничего не спрашивай, ничего не скажу. Скорее пей, я должен бежать обратно. Я тебя долго искал. Эту мадеру долго специально держали на солнце.
Я ему ответил, что ещё не завтракал. Что пусть он оставит бутылку. Я потом попробую. Он испуганно выпучил глаза и сказал, что я должен сейчас же всё это выпить, потому что он украл мадеру вместе с бутылкой, должен вернуться и налить туда что-то другое.
Вид у него был действительно испуганный. У меня возникло ощущение, что я во всём виноват, что я подвожу человека, который ради меня... У каждого наверно в жизни бывали такие кратковременные помешательства. Я сделал глоток из бутылки и почувствовал, что это сладкое крепкое вино действительно ни с чем несравнимо. Мне никогда не приходилось пробовать ничего подобного. Между тем мой поклонник присел на корточки и сдал шептать что-то вроде "пей до дна, пей до дна". Ну я начал пить. Если бы вино не было бы таким экстроординарно вкусным, то я бы, чтобы отвязаться от этого насильника, выпил бы из горлА одним духом. Но я пил глотками, ощущая блаженный аромат и вкус этой субстанции, и с каждым глотком меня охватывало всё большее чувство стыда. Такое вино нужно было бы пить по 20 мл в день микроскопическими глотками. Пить, как лекарство от пресности жизни. Но мой поклонник наклонился надо мной с нежным взглядом матери, наблюдающей как младенец сосёт молоко. В бутылке было примерно три четверти литра. Два-три раза я хотел отвалиться от бутылки, но сын хозяйки не давал мне это сделать. Когда я выпил всё до дна, я спросил его: пробовал ли он эту мадеру. Он сказал что-то вроде того, что не мог отнимать это вино у меня.
Через пять минут после того, как хозяйский сын убежал с пустой бутылкой, я уже спал. Проснулся я в восьмом часу вечера. Всё тело, включая голову, было приятно тяжёлым, а сам я ощущал себя приятно пьяным. Чувствовалось, что я напился чем-то совершенно отличным от того, чем приходилось раньше напиваться. Я встал и побрёл в свой гробик. Шёл я вроде бы совершенно нормально, но коктебельские собак трудно было обмануть. В Коктебеле вследствие инбридинга собаки имели необыкновенную форму. Такого наверное больше нигде в мире не встретишь. Это были длиннющие сосиски на коротких лапах с завитыми крючком хвостами. Сначала раздавался пронзительный лай, после чего из-под забора вылезала змея с большой головой и полутораметровым узким туловищем. Остаток "дня мадеры" я провёл, шарахаясь от коктебельских собак, которые меня передавали друг другу, как эстафету.
Когда я уезжал, хозяйка гробика толстая пузатая тётка с глазами, напоминающими очки, по-моему в первый раз в жизни изобразила на лице нечто, напоминающее улыбку, и сказала мне, что я её сыну очень понравился. И ещё сказала, что я могу в любое время приехать к ним. У неё есть особая комната, на которую я всегда могу рассчитывать. А с сыном мы на прощанье расцеловались. По его виду можно было понять, что мой отъезд - это самое большое горе, которое он испытал в своей молодой жизни. Потом я несколько раз покупал мадеру. Пару раз меня угощали мадерой. И всегда я про себя говорил, что это - не мадера, это - мадероподобный напиток.