Воспоминания моего отца. Часть I

Воспоминания моего отца - Владимира Яковлевича Андреева

Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html

Удивительная вещь - человеческая память, её избирательность в отборе фактов и событий. Казалось бы ничто так не насыщает яркими впечатлениями, как война, однако успели потускнеть мои воспоминания о фронтовых эпизодах. А вот детские годы память выветрить не в силах. Наоборот, она постоянно высвечивает, как бы для переосмысления, казалось бы незначительные, но дорогие мгновения детских лет. А у меня, например, - даже не само детство, а, главным образом, моё взрослое окружение в семье известного журналиста и педагога.

Моего отца, Якова Сергеевича Андреева, редактора республиканской профсоюзной газеты "Труд", а затем декана первого в Азербайджане рабфака, постоянно окружали друзья - те же журналисты, писатели, музыканты, художники, не говоря уже о руководящих работниках всех рангов. К слову, весь наш дом по торговой (ныне Низами) улице, что против кинотеатра "Вэтэн", а в прошлом - "Пролетария", был заселен преимущественно партийным, советским и профсоюзным активом.

В одной квартире с нами жил замечательный человек, партийный деятель Закавказья Михаил Кахиани, арестованный и расстрелянный впоследствии, будучи уже председателем Комитета партийного контроля Ставрополья. После него комнату занимал Семен Гутин, председатель Союза горняков. Арестованный в 1938 году, он во время конвоирования на допрос бросился с верхнего этажа в пролёт летсницы и погиб.

Жил в доме известный партийный деятель и учёный Рухулла Ахундов с семьёй. Своего первенца родители назвали Фиолетом в честь Вани Фиолетова. Одна из педагогов Фиолетика, как все мы его звали, Любовь Бедзиновна Габараева, говорила впоследствии моей матери, что за всю её практику никогда она не имела столь умного и способного ученика. Рухулла Ахундов был арестован и расстрелян, а Фиолетик, в войну, только что достигнув совершеннолетия, добровольно ушёл на фронт "искупить вину отца". И погиб в первом же бою.

Не избежал репрессии и отец моего товарища по двору Вали Плешакова - нарком РКИ Михаил Григорьевич Плешаков - и он, и его семья.

Перечисленные ответственные работники - не единственные в нашем доме, кто попал в не щадящую никого чекистскую мясорубку. Но не уйти от факта: рядом с этими честнейшими и высоконравственными людьми вынужден назвать одиозную личность - Лаврентия Берия, начальника СОЧ (секретно-оперативной части) АзЧК. Жил он над нашей квартирой с матерью и двоюродным братом по фамилии Квиташвили. Моя мама, грузинка, часто беседовала с матерью Берия, от неё, в частности узнала, что он - сын священника, что он, кстати, скрывал, выдавая себя за сына бедного крестьянина.

Осталось в детской памяти, как (по-моему, в 1924 году) спускали с четвёртого этажа мебель и другие пожитки Берии в день его отъезда в Грузию в связи с назначением на должность председателя Тбилисского ЧК. Добавлю, что, работая в АзЧК, он выполнял, так сказать, общественную нагрузку - был у нас то ли домкомом, то ли входил в домком, во всяком случае ведал распределением мебели и богатой домашней утвари, реквизированной у бывших состоятельных жильцов дома, одного из лучших в Баку. Построен дом был в начале века братьями Тагиевыми, о чём говорил затейливый вензель на каждом выходящем на улицу балконе.

Деятельность Берии на новом месте неожиданно отозвалась бедой для нашей семьи. В Тифлисе была арестована младшая сестра моей матери Екатерина Биланова. Выехав срочно в Тифлис, мама сумела разыскать Берия, застав его в момент, когда он, направляясь на службу, садился в автомобиль. Просьбу об освобождении сестры, хотя и неохотно, он обещал удовлетворить. Многозначительно замечание при этом - "только ради Яши", т.е. моего отца, по существу, ничего не означало. Сестра и двоюродная племянница мамы - дочь известного в Грузии гинеколога профессора Тиконадзе, обе - молодые красавицы (мама ходатайствовала за обеих), были арестованы за невинную болтовню. Берия освободил и ту, и другую, а маминой племяннице тут же назначил свидание, и дальше донимал предложением выйти за него замуж. Но перспектива выдать дочь замуж за коммуниста, да ещё и чекиста, пришлась не по нраву родителям, и предложение было бурно отвергнуто и ими, и её самой.

Может не к слову, мне - девятилетнему мальчишке - довелось видеть даже самого Троцкого. Это было во время выступления его перед огромным скоплением народа с балкона Маиловского, как называли тогда нынешнюю бакинскую оперу, театра. Нам с братом удалось забраться на крышу одноэтажного дома, что напротив оперы, и оттуда разглядывать именитого гостя. Запомнилась его знаменитая бородка и военная форма с "разговорами" - поперечными красными нашивками на шинели.

Вспоминаю, в 1921 году в гости к отчу пришёл один из видных азербайджанских большевиков Дадаш Буниатзаде. Увидев на мне калоши, одетые на носок, - другой обуви у меня не было - он решил помочь ребёнку и написал записку в наркомат земледелия, который тогда возглавлял. Кончилось все тем, что по этой записке выдали ботинки ... 42-го размера, чему был несказанно рад отец, так как ходил в потрёпанных.

Каждое лето семья выезжала на апшеронские дачи - в Бузовны, Пиршаги, Шувеляны. В четверг, под пятницу (она тогда была днём отдыха) приезжал отец - на пролетке, подаренной начальником Азнефти А.П.Серебровским редакции "Труда", видимо, за хорошее освещение трудовых будней нефтянников.
Не помню в каком году, Александр Павлович выезжал в Америку и оттуда послал отцу красочную открытку с изображением нефтяных промыслов Калифорнии. С коротким текстом: "Яша, где твои фонтаны? Саша". Серебровский, будучи начальником "Главзолота" был репрессирован. И врядли кто меня осудит за то, что его открытку я уничтожил из страха за отца, хотя в то время он с нами не жил (о чём расскажу позже). Комична дальнейшая судьба упомянутой пролётки. Редакция "Труда", видимо из-за нехватки средств на её содержание, продала её ... той же Азнефти.

Помню хорошо семью редактора газеты "Бакинский рабочий" Петра Ивановича Чагина, отдыхавшую как-то вместе с нами на даче в Бузовнах. Там мама близко сошлась с матерью Чагина - Болдовкиной, а позже познакомилась с его братом - Василием Болдовкиным, сотрудником советского посольства в Тегеране. Нас на даче часто забавляла очаровательная малолетняя дочь Чагиных Роза, кстати, любимица Сергея Есенина - большого друга её отца. Она и нас на даче радовала умилительными выходками. Как-то раз, прогуливаясь по общей веранде, она заглянула в открытую дверь нашей комнаты и увидела, что мы едим арбуз. С уморительной миной на лице девочка разразилась тирадой: "Что-то мне хочется, арбузика что ли?" Долго потом в обеих семьях пересказывался этот забавный эпизод. Повзрослев, Роза много лет была корректором издательства "Азернешр".

По рассказу мамы, как-то Есенин в взвинченном состоянии, то ли в Бузовнах, то ли в Мардакянах на даче Чагина, пытался броситься вниз с высокой веранды верхнего этажа здания. Удержала его силой жена Чагина Клара.

Уже в зрелые годы от Бориса Каплуна, журналиста, работавшего в прошлом в редакции у отца, я узнал, что Есенин, в сильно пьяном виде, посетил нашу квартиру в Баку вместе с журналистом Сергеем Пиром (Пиривердиевым), соседом по дому. Изрядно был пьян и Пир. Мучаясь жаждой, он пошёл на кухню и вместо воды хлебнул из чашки с керосином. Больше отличился Есенин, выплеснувший на пол отцовского кабинета выпитое и съеденное. По словам Каплуна, отец якобы сказал тогда гостю: "Ты позоришь советскую поэзию!". На что тот ответил: "Ничего, так все делают!".

Но вернусь к Бузовнам. В нашем доме в Баку жил журналист и поэт Михаил Данилов. К слову, прекрасный пловец. Отдыхая на той же даче в Бузовнах, он брал нас с братом на берег моря и показывал различные приёмы плавания. Поражал один из них - "тихий выход корабля", как называл его дядя Миша. На наших глазах он выплывал из-под скалы ... сидя на воде. Отличился он, между прочим, тем, что спас тонущего секретаря Бакинского горкома партии Рохлина, вытянув его за волосы из водоворота. Но, конечно, не одним этим был славен Михаил Данилов, один из популярных бакинских поэтов. Я горько плакал, читая в его сборнике стихотворение "Слоник", посвящённое умершему в раннем детстве сыну. Поясню: игрушечный слоник был любимой забавой мальчика.

У отца в гостях побывал по приезде в Баку драматург Николай Погодин. А Василий Каменский исполнял в наше квартире своего "Стеньку Разина", аккомпонируя себе на бояне.

Большим приятелем отца был скульптор Эрзя, позже снискавший себе мировую славу. Помню его примечательную шевелюру - прямые соломенного цвета волосы, свисающие почти до плеч. Степан Дмитриевич иногда садился идрать в шашки со мной и братом, причём, то ли нарочно, то ли по рассеянности, забывал брать выигранную шашку, и мы с восторгом кричали: "Фука!". У Эрьзя где-то у нынешнего института (речь идёт о Баку, Л.) и бывшей площади 26-ти была просторная мастерская с
гигантскими качелями. Кататься на них ходил мой брат с товарищами. А мне почему-то не досталось такое удовольствие.

Отца во время пребывания в Баку непременно посещал Вардин - ещё один известный в то время человек - редактор московского литературного журнала "На посту". Этот заголовок трансформировался затем в название осуждённого партией течения в литературе - "напостовцы". Впоследствие Вардин был репрессирован во время карательной истерии по поводу смерти С.М.Кирова. Весёлый и жизнерадостный, он знал много песен, которые родители с удовольствием слушали в его исполнении.

А самое светлое впечатление я сохранил о близком товарище отца - Борисе Бархашове, комсомольском вожаке, ставшем затем первым редактором бакинской газеты "Вышка". Я до сих пор храню свидетельствующее о его душевности, написанное на бланке своей газеты письмо по поводу безвременной смерти моего брата в августе 1928 года. Нельзя без глубокого волнения читать эти строки соболезнования, наполненные неподдельной скорбью в связи большой бедой, постигшей его близких друзей. Он ушёл с похорон, будучи не в силах наблюдать эту печальную картину.

Среди сотрудников "Труда" почему-то было немало медиков. Работая корреспондентами, они завершали своё медицинское образование. Почти все они стали видными специалистами избранной профессии. Известны были бакинцам имена невропатолога Бермана, отоларинголога Байтмана, доктора Зельдеса, по-моему, терапевта. Получил известность, но главными образом в качестве журналиста, ещё один врач - Михаил Гелерштейн. В "Труде" часто появлялись его стихотворные фельетоны под псевдонимом "Дядя Миша". В этом жанре до преклонных лет работал в других газетах хороший знакомый отца Юрий Фидлер, известный под псевдонимом "Егор Ехидный".

Как-то позже доктор Зельдес рассказал мне, что его собирались послать от газеты на какой-то рабочий конгресс в Германию. На отъезд нужна была санкция Кирова. Приняв Зельдеса, юношу по годам, Киров решил, что он слишком молод для такой миссии. А отца молодость своего работника не смущала. Он даже поручил ему присутствовать на выступлении Троцкого на заседании в оперном театре и дать об этом отчёт в газету. Причём, по живой записи без согласования с ЦК, как это стало практиковаться позже и превратилось в неукоснительное правило для редакций газет.