Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Часть I: systemity.livejournal.com/125123.html
Часть II: systemity.livejournal.com/125214.html
"Труд" был многополосной и популярной газетой, выходил порой на 16-ти и более страницах. До четверти площади занимала реклама - официальных ведомств, заведений частных предпринимателей, магазинов, знаменитой немецкой кондитерской в нашем доме на Торговой (впоследствии кондитерская "Bahar", Л.А.), казино в помещении городской купальни, лото и проч. Что мне запомнилось, из номера в номер газета рекламировала "Блины Лаврентича" ресторана "Новая Европа" (ресторан бывшей(?) гостинницы "Баку", Л.А.). А квартал закусочных или "кишочных", как их называли, на упомянутой улице Зиновьева, в рекламе не нуждался. Оттуда шёл такой аппетитный запах, что валом шли посетители. Ныне, на местах бывших "кишочных", магазинов, частных заведений, ресторанов радует взор сквер Низами с величественным памятником поэту.
"Труд" в 1924 году обогнал по тиражу "Бакинский рабочий". В этой связи газета поместила дружеский шарж, где Андреев держит пачку экземпляров своей газеты, а рядом Михаил Осипович Лившиц ( в то время редактор "Бакинского рабочего") с пачкой своей не может дотянуться до пачки отцовской. Добавлю: оба редактора находились в дружеских отношениях - и служебных, и семейных.
Под заголовком "Труда" газета помещала строку - "Рабочая газета" - и вполне её оправдывала.
К работе с рабкорами редакция и её руководитель относились со всей серьёзностью, их корреспонденциям всегда находилось место на страницах газеты. Некоторые из них посещали наш дом, отец обучал их самой элементарной грамоте. Помню шарж на отца к какому-то юбилею газеты, исполненный на ватмане талантливым редакционным художником Погосовым. Изображен он был наседкой на яйцах, из которых вылупливаются рабкоры с пачкой "Труда". А к личному его юбилею рабкоры-нефтянники преподнесли ему внушительных размеров медную зажигалку в виде нефтяной вышки с надписью: "Командиру рабочей мысли". (Эта зажигалка весом в несколько кг однажды свалилась мне на голову с полки, расположенной над диваном, и чуть меня не убила. Л.А.).
Особенно приветил отец бывшего уральского горняка Михаила Камского. Внимание к себе он привлёк талантом хорошего рассказчика. И естественно, что впоследствии первую свою книгу - "Зимогоры" писатель Михаил Васильевич Камский посвятил своему учителю, рассказав в предисловии, как тот обучал его правилам грамматики и наставлял: "Пиши так, как рассказываешь!". А рассказывал он, несмотря на достаточную образованность, по свидетельству многих, великолепно.
До войны М.В.Камский возглавлял русскую секцию писательского союза Азербайджана. А в первые её месяцы слова: "Что думают наши генералы, сколько можно отступать!", переданные "доброжелателями" "по инстанциям", стали для него трагедией, концом карьеры. Был исключён из партии, освобождён от занимаемой должности. Оставленный без внимания бывшими друзьями, вскоре умер в нужде.
Считали себя учениками отца журналисты Дмитрий Минкевич, Борис Каплун, член Союза писателей Азербайджана Петр Тарасов, журналисты и поэты Александр Дебуа, Шифра Бронштейн и другие. А московский писатель бывший бакинец Александр Яковлевич Стекольников в автографе на подаренной мне своей книге о Болгарии, где он был одно время корреспондентом ТАСС в Софии, назвал себя ещё более признательно по отношению к отцу: "Андреевским выучеником".
Приложением к "Труду" был журнал "Рабочие досуги" форматом "Огонька", но с меньшим количеством страниц. В качестве авторов отец, став редактором и журнала, привлекал местных и заезжих литераторов. Вообще в те годы кипела литературная жизнь в Баку, чему много способствовали заброшенные сюда судьбой Хлебников, Есенин, Городецкий, Крученых, другие более или менее известные писатели и поэты. В упомянутых подшивках "Коммуниста", в скучных по внешнему виду номерах, сверстанных длиннющими - сверху донизу - колонками, среди пространных постановлений Азревкома, других официальных материалов я находил сообщения об издании новых книг, выходе очередных номеров журналов, стихи, литературные рецензии..
Алексей Крученых в июньском номере газеты за 192о год, в небольшой, строк на сто, статье под рубрикой "Новости литературы" рассказал о последних стихах Маяковского. В сентябре газета печатает стихотворение Сергея Городецкого о тяжелой участи бакинского амбала. В нем поражает точность наблюдений, отлично схваченных колорит Баку тех дней. Стихотворение так и названо: "Амбал".
Много места газета уделяла местным литераторам, одним из которых был поэт Михаил Данилов.
Ценил его Есенин. В трёхтомном его собрании можно найти два письма к Чагину, в котором он печётся о выпуске книги стихов Данилова, рукопись которой он собственноручно передал Вардину. В одном из номеров газета печатает поэму "Петербург" Константина Мурана, близкого друга Есенина. "... остальное расскажет Муран ... он очень хороший парень" - писал Есенин в 1925 году Г.А.Бениславской. Позже, работая в печати, я с товарищами из "Бакинского комсомольца" и "Бакинского рабочего" Мишей Плескачевским, поэтами Иосифом Оратовским и Сергеем Ивановым (основным переводчиком на русский язык поэзии Насими) часто общались с Мураном, наслышались от него много интересного. Слабостью Мурана (кроме спиртного!) был Гомер, которого он любил читать нараспев.
С детства мне врезался в память рассказ Александра Яковлева в "Рабочих досугах" о том, как двое или трое налётчиков ограбили целый пассажирский поезд. Когда они скрылись, и поезд снова начал набирать скорость, автору казалось, что колёса выстукивают: "Трусы ... трусы ... трусы ..." Кажется, рассказ так и назывался "Трусы".
Рабочая газета оправдывала своё название, в частности, большой дружбой журналистов с печатниками, они были участниками всех торжеств - и редакционных, и личных. Частым гостем у нас в доме был метранпаж Ширмеревич, ходили и мы к нему в гости. Название его профессии своим необычным звучанием так меня завораживало, что я искренне считал метранпажа вторым человеком после редактора.
Как-то состоялся какой-то юбилей, вылившийся в большую пьянку. Где она происходила, не знаю, но хорошо запомнил рассказ взрослых о её комичном завершении. Весёлая компания высыпала на улицу с наскоро нарисованным упоминавшимся художником Погосовым портретом отца. За ним шествовал сам отец, наигрывая на скрипке, остальные поддерживали мелодию нестройным пьяным пением. Всех их остановила милиция, приняв толпу за политическую демонстрацию, но, узнав журналистов, стражи порядка изрядно посмеялись.
Излюбленным местом встречи журналистов была пивная Вихорта (в таком звучании, во всяком случае, запомнилась мне фамилия её владельца). Помещалась она у входа в бывшую гостинницу "Метрополь", а тогда её целиком занимал АСПС. Ныне это - музей Низами. "К Вихорту" время от времени заглядывал и С.М.Киров - пропустить бутылочку, пообщаться с прессой ... В пивной развлекал публику замечательный скрипач Протасов, избравший к великому сожалению моего отца поприще ресторанного музыканта вместо подобающего ему места в симфоническом оркестре.
Образование, полученное в Горийской семинарии, по тем временам - среднее, сделало отца, не в пример современным выпускникам, весьма эрудированной личностью. Он даже был избран членом Государственного учёного совета (ГУС) - предтечи будущей Академии наук Азербайджана.
Журналистика, педагогическая и общественная деятельность снискали ему большое уважение в глазах широкого круга знакомых. Среди наиболее близких назову, по словам мамы, бывшего министра (или заместителя министра?) просвещения мусаватского правительства Гамидбека Шахтахтинского - высокообразованного человека безупречного воспитания; Захара Семёновича Родионова, энтомолога, ставшего впоследствии одним из первых лауреатов Ленинской премии, присуждённой за открытие неизвестного ранее амбарного вредителя ("Клещ Родионова"); постоянно посещавшего наш дом бывшего эсера, знакомого отца по Гяндже, Вячеслава Петровича Вахнина, корректора. Других я уже называл, ещё многие не уместились в памяти.
По-прежнему отец увлекался музыкой, был близок с Павловым-Арбениным, дирижером филармонии, здание которой носило тогда почему-то название ОСГД (смычка города с деревней!), профессором консерватории Семёном Леонтьевичем Бретаницким, режиссерами и артистами оперы и драмы. Часто, побывав на премьере в театре или на концерте приезжей знаменитости, отец тутже отправлялся в типографию и там писал рецензию для завтрашнего номера "Труда", диктуя её прямо на линотип. В ЦК партии даже зрело, но не осуществилось намерение назначить Я.С.Андреева директором консерватории, а его заместителем по музыкальной части - композитора Ипполитова-Иванова, носившего уже в 1921 году почётное звание народного артиста республики (РСФСР). Он был широко известен в Закавказьи как знаток восточных мелодий.
.......
Врядли смог бы я запомнить в деталях всё описанное, если бы не мама. Оставшись вдвоём (о чём повествую позже), мы часто вспоминали все эти события, продолжая общаться с некоторыми, очень немногими к тому времени, друзьями отца. Мама была замечательной женщиной, общительной, остроумной, образованной, сыгравшей большую роль в моём умственном и нравственном развитии. Сыпала грузинскими поговорками, пословицами, и просто шутками. Они и сейчас бытуют в семье. Вот, скажем, о скупом человеке: такой жадный, что куринный помёт принимает за 20 копеек. Любили мы с мамой разгадывать ребусы, шарады, викторины, вообще с ней были очень дружны. Она, как и отец, бескорыстно обучала грамоте взрослых, преподавала русский язык солдатам одной из воинских частей в старой крепости. Позже, после смерти сына, работала в детской библиотеке имени Белинского. И будучи уже на пенсии создала у нас в квартире филиал библиотеки имени Ленина, обслуживая книгами весь наш большой дом.
Чему я постоянно поражался - её полному безразличию к смерти, хотя была она далеко не верующей. Ближе к восьмому десятку лет мама тяжело заболела, но категорически отказалась от медицинской помощи. Я отдыхал в Пятигорске, когда она оказалась в критическом состоянии, с утра 18 октября 1959 года и весь день была без сознания. Приехал я по срочному вызову супруги Марии Иосифовны ночью, и, поразительно, в момент, как только я вошёл в дом, она открыла глаза и спокойно спросила, зачем я приехал. Выслушав мой путанный ответ, она понимающе взглянула на меня, после чего снова потеряла сознание, и вскоре скончалась.
Это было самое большое моё горе в взрослые годы. А впервые горе пришло в наш дом в 1928 году, когда скончался от дифтерии старший брат. Отец дал ему имя своего любимого писателя Гаршина - Всеволод, а в доме его называли - Воля (это имя носит сейчас сын моей дочери Софьи). Воля был очень смелым и своенравным мальчиком. Хулиганистым, но с добрым сердцем. Дворовые ребята замирали от ужаса, когда он, бравируя, на высоте пятого этажа перепрыгивал с края одной крыши на другую. Или, чудом поддерживая равновесие, снизу вверх шествовал по наклонному перилу, рискуя свалиться во двор. Очень пригодился мне в жизни его весьма красноречивый "совет" в связи с тем, что я на него наябедничал маме. Короче, он залепил мне такую смачную пощёчину, что я несколько дней ходил с отпечатками его пальцев на щеке. Воля умер, не дожив до 15 лет.
На этом страдания мамы и мои не кончились. В конце того же года оставил нас отец и уехал навсегда из Баку, сошедшись со своим корректором - женой моего учителя азербайджанского языка Мамеда Джавадовича Гулиева, известного в городе педагога. Забавно, что с его племянником Энвером Гулиевым мне довелось работать в Азеринформе, и называли мы себя в шутку родственниками.
Полного счастья от такого шага, как мне кажется, отец не обрёл. Упоминавшийся А.Я.Стекольников рассказывал, что при встречах с ним он всегда ощущал в нём душевный надлом. Видимо, над ним всё же довлело раскаяние в том, что он оставил семью после тяжелого горя.
Дальнейшая судьба отца сложилась так. Москва направила его в Брянск редактором областной газеты "Брянский рабочий". С этой должности был снят за какую-то неудачную статью. Стал собственным корреспондентом "Труда" (центрального) по Уралу. Затем переехал в Туапсе - был директором учебного комбината (школа, ФЗУ, ВУЗ), редактировал городскую газету "Ударник". Позже переехал в Пятигорск, заведовал отделом культуры "Северокавказского большевика". Уже больным туберкулёзом, обнаруженном ещё в Туапсе, попал в Грозный, где закончил свою карьеру заведующим спецотделом "Грознефти". Зимой 1941 года скончался, немногим не дожив до 58 лет.
Легко сказывается поговорка - "Нет худа без добра", хоть и звучит она по отношению к маме и ко мне как-то жестоко. Но все же во всём описанном нельзя не видеть положительного момента. Отец вовремя исчез из-под "недремлющего ока" НКВД, о нём просто забыли во время разгула репрессий в Азербайджане. А то могли бы вспомнить кое-что из прошлого и, (ещё хуже!) приписать что-нибудь более страшное. Всё-таки умер он в своём доме, рядом с близким человеком.
Со смертью брата и фактической потерей отца кончилось счастливое детство, наполненное для меня яркими событиями. Мама по-женски восприняла разрыв с ней отца, написала ему ругательное письмо. Потом успокоилась - не хватило злости, взял вверх её неистребимый оптимизм. И никогда от неё я больше не слышал плохого слова об отце. То же происходило и со мной. Ничто не могло стереть в моей памяти эту светлую незаурядную личность.
Не устаю повторять: удивительная вещь память. Словно одушевлённое существо, добрый гений, она отбирает из жизненных коллизий положительное и отрицательное, как бы маневрируя ими с одной целью: сформировать из тебя человека, личность.
Август-октябрь 1991 года.
Я окончил цитирование небольшого фрагмента, посвящённого воспоминаниям детства, из довольно объёмистой рукописи отца. Завершая этот цикл, я собираюсь написать небольшое заключение.
No comments:
Post a Comment