Воспоминания моего отца. Часть II

Воспоминания моего отца - Владимира Яковлевича Андреева

Вступление: systemity.livejournal.com/124555.html
Часть I: systemity.livejournal.com/125123.html

Всё рассказанное пришлось нам с братом видеть, слышать, переваривать в детском мозгу. Во многом хотелось подражать взрослым, и не только в хорошем. Как-то с родителями мы были гостях у заведующего БОНО Барчука, не помню его имени и отчества. За столом мы обратили внимание на то, что хозяин пьёт водку залпом - одним глотком и закусывает селёдкой вместе с костями. Мы потом долго тренировались, глотая также залпом по полстакана воды, в селёдку стали есть только с костями. Эти привычки, уже не с водой, остались у меня на всю жизнь. Много соблазнов было во дворе, в общении со взрослыми юношами.

Много лет спустя вернулась из лагерей НКВД, куда её отправляли дважды, Фрида Наумовна Шлёмова, жена Рухуллы Ахундова. С ранних моих лет и до самой своей смерти, в весьма преклонном возрасте, она называла меня детским именем - Вова. Однажды при встрече Фрида Наумовна рассказала об одном забавном эпизоде. Пришёл в ЦК мой отец и со смехом поведал, что, возвратясь домой со службы, застал детей, сосредоточенных на какой-то игре. Каково было его удивление, когда понял, что мы играем в чистку партии, с азартом "чистим" друг друга.

Если вдуматься, подобное у детей нашего двора не было случайностью. Вокруг чистки было много разговоров, взрослые при детях рассказывали со всеми подробностями, как она проходила - кого оставили в партии, кого "вычистили". Проходили чистки при большом скоплении народа, с участием беспартийных. Любопытен следующий эпизод. Одну из наших комнат родители уступили рабочему человеку Ивану Сафонову. Пришло время чистки отца, и Сафонову, очень отца любившему, захотелось сказать о нём что-то тёплое. Но поскольку по службе он с ним связан не был, решил пофантазировать на бытовую тему. Взяв слово, он заявил комиссии, что мама всё время донимает мужа по поводу того, что он мало приносит в дом продуктов, а тот категорически отказывается это делать, ограничиваясь общим скудным пайком. Ох и досталось соседу от мамы! Но дружеские отношения всё же сохранились, тем более, что человек действовал от души. Посмеялись - и всё!

Ответственных работников в то время не баловали привиллегиями. В зарплате для них был установлен партминимум, сперва он равнялся, по-моему, 187 рублям, потом поднялся до 210 рублей. Всё золотое, вплоть до обручальных колец, отец, как и многие другие, сдал в фонд голодающих. Ходили ответработники кто во что горазд. Однажды повезло наркомам: к приезду в Баку падишаха Афганистан Амануллы Хана им пошили шевиотовые костюмы.

Отец мой, высокий представительный мужчина, интеллигент до мозга костей, никогда не расставался с галстуком, даже тогда, когда ходил в "руководящем" кожаном пиджаке. Это очень раздражало члена партии с 1905 года, журналиста Евсея Гурвича. Он даже ходил по этому поводу в ЦК с заявлением: как можно Андреева считать коммунистом, когда он носит галстук. Парадокс тех лет!

По вечерам отец изучал тюркский язык, как тогда назывался азербайджанский, с трудом постигая мудрённый арабский алфавит. Иногда его вызывали на военные сборы. В доме хранилась, к нашей большой радости, выданная ему винтовка с обоймой патрон. Игра с ней была нашим любимым занятием. В отсутствие родителей мы заряжали винтовку, затем рывком открывали затвор, и пули одна за другой падали на пол. К счастью, хватило ума не нажимать на спусковой крючок ...

Вместе с родителями в часы похорон в Москве Ленина я и брат участвовали в коллосальном шествии по улицам Баку под гул заводских, железнодорожных, пароходных гудков. Запомнилось, у каждого частного магазина стояли его владельцы с приспущенными траурными флагами в руках.

В школу я пошёл с семи лет, годом раньше - брат. В нашей 16-й школе были прекрасные педагоги дореволюционной закалки. Проходя мимо учительской, часто можно было слышать французскую речь. Учили основательно. Но историю, или обществоведение, как тогда называли предмет, педагоги - не по своей вине - преподносили нам скачкообразно: первобытный строй - Великая французская революция - Парижская коммуна - 9-е января - Октябрьская революция. Можно себе представить с какими лоскутными знаниями о всемирной и даже своей, отечественной, истории нас выпустили после окончания первой ступени обучения - пяти классов.

До определённого года, не помню до какого, детей отпускали на пасху, затем праздничные дни стали учебными. С детства нам прививали убеждение, что религия - это плохо. Против школы была армянская церковь, и у учеников собирали подписи под требованием закрыть её, так как звон колоколов якобы мешает школьным занятиям. Признаться, они звонили не более одного двух-раз в день. Но церковь таки закрыли.

Но окончательно, пожалуй, я своим детским сознанием утвердился в мысли, что религия обман, когда в газете "Бакинский рабочий" в 1925 году появилась большая разоблачительная статья настоятеля бакинской железнодорожной церкви по фамилии Мамантавришвили. В ней он притворно раскаивался в том, что 27 лет обманывал народ, раскрывал при этом какие-то церковные тайны, приводил факты обмана священослужителями прихожан. Тем более осталась в памяти эта публикация, что Мамантавришвили в своё время, в Хашури, был хорошим приятелем моих родителей, соседом по квартире. Поясню, что родители в этом грузинском городе практиковали в качестве народных учителей.

В революционные дни 1905 года, рассказывала мама, Мамантавришвили оказал по-соседски весьма важную услугу отцу и его другу Григорию Михайловичу Волобуеву. Дело в том, что младший брат матери Владимир Биланов (меня потом назвали его именем) был революционером, казнённым впоследствии в 1907 году в Москве. В доме , на дне больших кувшинов с солениями он хранил самодельные бомбы. Трое названных, включая священника, отнесли их в степь и там зарыли. Но поп был всегда себе на уме: на митинге железнодорожников в поддержку революции заявлял с трибуны: "Братья, куда вы - туда я!". А когда пришли в Хашури каратели - казаки, устроил им большое угощение.

Не прибавили мне уважения к религии зрелые годы, когда, работая в КГБ, узнал, сколько среди священников было осведомителей. Мне рассказывали, например, что в период раскулачивания в Зеленчукском районе Ставрополья поп по кличке "Ворона" закладывал органам своих прихожан. Только ли он?

Время сейчас другое. Терпимость к верующим, исповедующим любое религиозное учение становится нормой поведения. Меня раздражает только то, что российское телевидение и центральные газеты взяли крен в сторону только православия, забывая о религиях других верующих.

Но пора более подробно рассказать о самом отце, тем более, что он был (это моё убеждение) незаурядной личностью. Окончил известную Горийскую учительскую семинарию, давшую немало выдающихся деятелей культуры, в том числе Узеира Гаджибекова, Муслима Магомаева, Дмитрия Гулия и других, порой не менее известных. Сын сапожника, оставшийся в раннем детстве сиротой, отец после окончания начальной школы в Пятигорске, услышал как-то о семинарии в Гори и отправился туда по Военно-грузинской дороге на попутных телегах, а больше - пешком. Приёмная комиссия забраковала его по здоровью, но он так ревел у дверей комиссии, что над ним сжалились и зачислили в студентом. По заведённым в семинарии правилам тут же вручили скрипку для занятий музыкой. Окончив учёбу, отец учительствовал в Хашури, где познакомился с моей мамой - Надеждой Николаевной Билановой, тоже народным учителем.

Отец матери Николай Биланов был из обедневших дворян, работал табельщиков в железнодорожном депо. Собственно доподлинно фамилия его Биланишвили, но грузинские дворяне отбрасывали окончание и назывались на русский манер. В прошлом веке он занимал видный полицейский пост, был приставом Шушинского уезда в Азербайджане (там же, в Шуше, родилась моя мать), но после побега восьми арестованных был разжалован, но не лишен дворянского звания. Повенчались мои родители уже после его смерти.

Любопытно складывалась семья матери. В детстве, как обедневшей, но всё-таки дворянке, ей было предоставлено право участвовать в лоторее для поступающих в заведение благородных девиц им. Святой Нины в Тифлисе, и она, единственная из ста претенденток, вытянула счастливый билет. Её брата Владимира я назвал выше. Он нежно любил сестру, о чём говорят сохранившиеся в доме почтовые открытки от него из разных стран Европы. О подробностях его казни в начале тридцатых годов рассказал журнал "Смена".

Но вернёмся к отцу. Занятие музыкой в семинарии пошло ему на пользу. Он неплохо играл на скрипке и сочинил даже детскую оперу "Весенняя сказка". Передо мной групповой снимок и выполненная типографским путём программа спектакля. На паспорту снимка - две картонные наклейки с позолоченными надписями: сверху - "дорогому своему маэстро Якову Сергеевичу Андрееву", снизу - "глубоко благодарный ему Нахаловский университет". Так в шутку величали своё училище в Нахаловке - пригороде Тифлиса - его питомцы, ставшие исполнителями ролей различных зверюшек - персонажей сказки. Снимок запечатлел их в сценическом одеянии вместе с автором.

Через многие годы я узнал, что вальс отца из этой оперы стал репертуаром духовых оркестров Грузии под названием "Марш Андреева". Мне даже удалось получить партитуру вальса. Остались дома нотные записи его "Колыбельной" и "Серенады".

В Тифлисе отец подвизался и как журналист-театровед. Был в добрых отношениях с братьями-композиторами Палиашвили, дружил с поэтом Сандро Канчели - родственником матери - отцом известного современного грузинского композитора Гиви Канчели. Родителя вспоминали, что одна из рецензий отца была посвящена гастролям в Тифлисе Веры Комиссаржевской незадолго до её ужасной смерти от чёрной оспы в Ташкенте.

Где-то в десятых годах ХХ века отец проходил военную службу в Елисаветполе (Гяндже), где затем остался на преподавательской работе. В Тифлис ему не суждено было возвратиться из-за принятого меньшевитской властью закона о грузинском гражданстве. В Гяндже в 1915 году родился я, второй сын у родителей.

Ещё об одной, неизвестной мне ранее подробности из биографии отца я случайно узнал от одного историка, с коим познакомился во время командировки в Ленкорань. Оказывается, отец в Гяндже возглавлял эсеровский Совет рабочих, крстьянских и солдатских лепутатов. Деятельность этого Совета явно в невыгодном для отца свете мой новый знакомый собирался описать в готовящейся книге. Она вышла позже, на азербайджанском языке, с содержанием её я так и не смог познакомиться. Правда, автор предлагал мне выступить в печати с рассказом о последующей полезной деятельности отца в рядах компартии. Да и на счету гянджинского Совета по признанию самого автора книги было немало добрых дел.

Примечательно, что после установления Советской власти в Азербайджане отец сотрудничал в газете "Коммунист" на русском языке, которую вначале редактировал А.И.Микоян. По рассказам отца, как-то тот спросил его, почему он не вступает в партию большевиков. Отец ответил, что не хочет, чтобы о нём говорили, как о "примазавшемся". Микоян заявил тогда: "Бросьте свои интеллигентские замашки, пишите заявление!". Так отец стал членом партии с 1920 года.

Как ничто в жизни не совершается даром, рекомендация будущего члена Политбюро ЦК ВКП(б) помогла отцу в тридцатых годах во время обмена партдокументов, когда ему пытались приписать нелепицу, что он бывший царский офицер. Помогло письменное обащение к Микояну, который подтвердил свою рекомендацию. Должен сказать, что позже, во время разгула репрессий, Микоян ни за кого из репрессированных не заступался. Письмо к нему с такой просьбой от сына М.Г.Плешакова обернулось в конце концов тем, что и он вместе с сестрой и матерью были отправлены в ссылку.

Справка партархива свидетельствует, что в апреле 1921 года Я.С.Андреев был утверждён членом редколлегий газет "Коммунист" и "Бакинский рабочий", в том же году стал заместителем редактора "Коммуниста", а позже - заместителем редактора газеты "Азербайджанские известия". В 1922 году непродолжительное время заведовал политпросветом Бакинского отдела народного образования, а в апреле стал редактором газеты "Труд". По-моему, деятельность его в этом качестве в течение четырёх с половиной лет - самая яркая после революции страница биографии отца.

Возвращусь чуть назад. Как-то я познакомился в Госархиве с подшивками газеты "Коммунист" за 1920-1921 годы. Встретил там публикации отца - международное обозрение, корреспонденцию о Пиршагинской детской колонии для бывших беспризорных. В последней, кроме всего, говорилось о незавидной доле воспитателей. Они за неимением обуви ходили босиком. Подробный отчёт был посвящён перезахоронению в Баку на бывшей площади Свободы 26-ти бакинских коммисаров. Кстати, об их деятельности и трагической судьбе он написал пьесу "Нефть и песок", перефразировав название известного романа Бланко Ибаньеса "Кровь и песок". Пьесу приобрёл Бакинский рабочий театр (БТР), но постановку не осуществил, отдав предпочтение приобретённой после пьесе "Город ветров" Киршона.

Любопытен отчёт отца об открытии памятника - тяжеловесного бюста Карлу Марксу. Митинг открыл Нариман Нариманов словами: "Нет больше сада "Парапет", отныне он - площадь Карла Маркса". И выразил надежду, что вскоре такие памятники откроются в Тифлисе, Еревани и в ... Стамбуле (видимо, с точки зрения мировой революции). За ним выступил оказавшийся в Баку Зиновьев. У того прогноз в части будущих памятников Марксу был куда более оптимистичен: он назвал Лондон. Тут же по предложению Нариманова Врангелевская улица была переименована в Зиновьевскую. Позже ей суждено было стать имени Кагановича, затем - Караева.